Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Жгите бороды им! Пусть знают, как царю своему указывать! Холопы! Стервецы! – кричал Иоанн с перекошенным от ярости лицом, словно вселился в него какой-то бес, и снова сунул кому-то в лицо горящую свечу. – Стервецы! Псы! Псы!

Все казалось ему, что крамольники захотят отобрать власть у него, как это делали Шуйские. И снова чувствовал он себя беспомощным, обделенным ребенком, прячущимся от опекунов за сундуком. Оттого гнев искажал его мальчишеский худощавый лик до неузнаваемости, словно надевалась какая-то ужасная маска.

Он был так увлечен пытками, что не сразу заметил прискакавшего гонца из Москвы, оторвался от своего безбожного деяния и с раздражением зажал трясущуюся в тике щеку.

– Государь! – докладывали ему. – В Москве колокол-благовестник упал! Упал с колокольни и треснул! Беда, великий государь! Народ волнуется!

И тут Иоанн опомнился. Поглядел на несчастных псковичей, которых подверг страшным мучениям, взглянул на свои руки, заляпанные воском. Не Господа ли это знак?

– В Москву отъезжаем. Сейчас же, – выдохнул он, и страшная маска будто спала с его лица. Качнувшись, Иоанн неуверенно вскочил на коня, которого ему подвели в тот же миг. Челобитчиков же отпустили. Смотрели они вслед уезжающей группе всадников, молились и крестились увечными руками. Один старик с опаленной бородой и вздувшейся от ожогов кожей на лице прошептал:

– Господи, прости ему, ибо не ведает. Ниспошли ему сил и мудрости. Да спаси его, как нас уберег сегодня от смерти лютой.

Вскоре всадники скрылись из виду, оставив за собою лишь клубящуюся пыль…

– Недобрый сие знак, – сетовал митрополит Макарий, прогуливаясь с Алексеем Адашевым по своему саду, – Господь карает нас за грехи государя… За казнь Федора Воронцова и боярина Кубенского, за истязания челобитчиков из Новгорода год назад, и нынешних, из Пскова.

– Сначала пожар, теперь колокол упал, – припомнил Алексей, – но как быть, владыко?

В последние годы они сблизились с митрополитом, Макарий ценил Лешку за светлый и великий ум, посчитал, что именно такие люди и должны окружать государя, и поэтому сам порой вызывал Алексея на разговор.

Адашев знал, что митрополит недоволен происходящими в державе произволом и казнями без следствия. Духовенство было опечалено казнью Федора Воронцова, бояре возмущены казнью Кубенского, лишь венчание на царство отвлекло их от сих событий и укрепило порядок в государстве. Благо хоть безумные скачки и насилие над горожанками прекратились после женитьбы Иоанна.

– Как быть? – Макарий остановился у молодой яблони, потрогал ее маленькие листочки. – Ежели удобрять ее, поливать, покуда мала, то к следующему году она вырастет и даст плоды. А ежели оставить ее расти, как она растет, велика вероятность, что вовсе погибнет…

Макарий подвел Алексея к рядом стоящей пышной яблоне, сорвал спелое, сочное, золотистого цвета яблоко и протянул его Адашеву.

– Вот такими будут плоды, ежели я сам стану растить ту яблоню…

Адашев держал в ладони яблоко и задумчиво глядел перед собой:

– Но как ты, владыко, будешь воспитывать и растить государя? Ведаю, что опеки он не признает ничьей. Даже ты, владыко, сможешь стать его врагом.

Макарий улыбнулся и продолжил свой неторопливый шаг.

– Я не стану его опекать и растить, он уже взрослый муж…Но духовный отец, который сможет разжечь в нем духовное начало и сделать так, чтобы это духовное начало взяло верх над жестокостью, ему нужен. И есть на примете один священнослужитель, ревностный христианин. Его зовут Сильвестр, я познакомлю тебя с ним. Осталось решить, как сделать так, дабы государь поверил Сильвестру, ибо сие необходимо…

– Сильвестр убережет Иоанна от греха, но ведь надобно государю верных помощников, которые смогли бы вместе с ним укреплять и приумножать державу!

– Верно. – Макарий с теплотой взглянул на Адашева. – В этом поможем мы с тобою.

– Я? Но разве послушает меня государь? Советам моим внемлет? Кто я такой? Кто допустит меня помогать ему?

Митрополит положил свою тяжелую длань ему на плечо и сказал:

– Господь сам вразумит нас. Всему время свое… Мне пора, Алексей, много сегодня надобно сделать…

Макарий уходил, и Алексей задумчиво глядел ему вслед, а в руке его, будто держава, лежало золотистого цвета яблоко…

В то время в Москву прибыл воевода Иван Петрович Челяднин. Не так давно был он в опале из-за того, что дружил с Федором Воронцовым, но теперь получил прощение царя перед его свадьбой и сидел воеводой во Владимире. В памяти остались горькие мгновения его унижения, когда он вымаливал у дознавателей свою жизнь. Смерти боялся.

Редко бывал он теперь в Москве. И, увидев следы недавнего пожара, ужаснулся. Китай-город выгорел почти полностью, зияя обуглившимися руинами. Возле пепелища сновали собаки. Улицы же были пустынны – мало кто решился выйти из своих домов в такую жару. Едва ли не у каждого дома стояла бочка с водой, дабы при случае бороться с новым огнем.

– Ох, как бы снова пожара не было в нашей деревянной Москве, – удрученно протянул князь, ведя своего коня, также изможденного от духоты и нещадно палящего солнца.

Когда прибыл в свой терем, тут же велел искупать коня, а сам, скинув с себя промокшие от пота одежды, вылил на себя бочонок холодной воды и почувствовал облегчение. Вздохнув, князь перекрестился и прошептал, довольно зажмурившись:

– Благодарю тебя, Господи!

Узнав о приезде Ивана Петровича, направился к нему другой в недавнем времени опальный князь. Это был Федор Иванович Скопин-Шуйский. Уставший в дороге Иван Петрович был не рад внезапному гостю. Но, несмотря на это, встретил его как подобает – приоделся нарядно, супруга князя вынесла поднос с чарками медовухи.

Скопин был не один – с ним пришел еще один боярин, высокий, полноватый, с большой окладистой черной бородой, но его Челяднин знал очень хорошо – это был Григорий Юрьевич Захарьин, дядя государевой супруги Анастасии, недавно получивший сан боярина. А знал его Иван Петрович, так как приходился ему сродным племянником.

Григорий Захарьин поклонился хозяину, затем вместе со Скопиным, по старинному обряду, взял с подноса чарку, выпил и троекратно поцеловался с хозяйкой. Когда и Скопин расцеловался с женой Челяднина, Иван Петрович пригласил гостей за стол, на который слуги уже ставили тарелки, кувшины, кубки.

– Прости нас, князь, от такой жары и есть ничего не хочется, – вытирая вспотевший лоб, проговорил Скопин. – Но от холодного квасу не откажусь… Да и не за яствами твоими пришли мы.

– Что же привело вас? – спрашивал Челяднин, любезно улыбаясь.

– После того как опала государя легла на плечи нашего большого семейства Шуйских, – тяжело вздохнув, начал Федор Иванович, – никто не смеет головы поднять и что-либо сказать! Но ведь не государь правит! Глинские, чтоб им пусто было! Наместников своих по городам рассылают, казну гребут, нам же и слова сказать не дают! Ни власти, ни службы…