Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Вот уже сотню лет русская Церковь была независима от константинопольского патриархата, с тех пор как прадед Иоанна, великий князь Василий Темный, противясь унии греческого духовенства с католиками, сам назначил митрополита (до этого на русскую митрополию назначали лишь в Константинополе). При Иоанне Россия уже безоговорочно считала себя Третьим Римом, преемницей Византии, и признание Дионисием царского титула было небольшой, но весьма важной формальностью. Ибо, если владыка всей православной веры назовет Иоанна «царем» (что все же приравнивалось к титулам «император» и «цезарь»), тогда Россия, бесспорно, признается преемницей Второго Рима и становится главным оплотом православия…

После застолья царь принимал Иоасафа вместе с Макарием – Иоанн, сверкая золотом на атласной одежде, Макарий же в черной митрополичьей рясе выглядел куда скромнее, но не менее величественно.

– Послан я патриархом вселенским за милостынею, коя необходима в борьбе с безбожными турками…

Ни Иоанн, ни Макарий, конечно, не верили, что деньги константинопольскому престолу нужны именно для этого, но помощь эта была им на руку.

– Что ж, пошлю патриарху на огражение монастыря вашего две тысячи золотых соболей, – кивнув, отвечал Иоанн. Макарий добавил, что от московской митрополии будет выплачена милостыня в том же размере.

В пору, когда на Руси праздновали Рождество и Святки, Иоасаф покидал Москву вместе с посланником государя – с мудрым и умнейшим архимандритом Феодоритом, коему приказано было якобы довезти дары и вручить их. На самом деле Феодорит и должен был заполучить утвердительную грамоту от константинопольского патриарха, доказывающую, что Иоанн по праву носит царский титул.

Едва Иоасаф покинул Москву, прибыл александрийский патриарх Иоаким, коего встречали так же пышно и торжественно. Старец тоже приехал за милостыней, мол, стены Синайской обители обветшали. Иоанн обещал помочь и начал собирать посольство в Иерусалим, Константинополь, Синайскую гору и Египет, отправляя местным патриархам и архиепископам богатые дары – тысячи золотых монет, меха, шубы.

Адашев, поджав губы, наблюдал, как Кремль покидают нагруженные до предела телеги, окруженные плотным кольцом стражи.

– Ну, ежели после этого, государь, тебя царем не признают они, так пропади оно все! – с досадой проговорил он и сплюнул. – И пусть только попробуют усомниться в том, что ты преемник римских кесарей! Вон, со всех концов мира православные владыки стремятся к твоей щедрой руке и просят помощи! Где еще может быть оплот веры нашей, как не здесь, в Третьем Риме?

Но Иоанн и так был уверен – признают. Через шесть лет грамота, скрепленная патриаршей печатью, наконец была привезена в Москву. «Сии же Констянтина града Ипасаф патриарх, и вси митрополиты, и архиенископи, и епископи благословиша боговенчанного царя и великого князя Иоанна Василевича всеа Русии, еже быти и звати ему Царем, законно и благочестно венчанному; вкупе и от них и от их святые церкви просщение и благословение, понеже рода есть и крове царские, яко же они рекли на ползу всем благочестивым и христоименитым людем…» – торжествующе писал летописец о той грамоте, но, конечно, не ведая о личном письме патриара Иоасафа II, где он упомянул, что лишь патриарх и папа римский могут венчать на царство, посему предлагал повторить обряд венчания на царство с участием патриарших митрополитов. Иоанн оставил без внимания это предложение, лишь отправил деньги, прося раздать их меж всеми подписавшими грамоту иерархами. Этот момент примечателен тем, что патриарх Иоасаф оставил весь царский подарок себе, ни с кем не делясь, из-за чего впоследствии подвергся суду и ссылке…

Но пока Иоанн раздает богатые дары в православные обители, сгущаются тучи на западных границах России…

На деле ничего из того, под чем подписывались ливонцы, не выполнялось. Все так же притесняли православие, купцов, все так же Россия была заблокирована со стороны Балтийского моря, а к 1557 году дань так и не была выплачена. Более того, Ливония подписала с Польшей договор о союзе.

В июле в устье реки Нарвы воевода Иван Выродков, строитель Свияжска, поставил небольшой порт, первый русский порт на берегу Балтийского моря. Иоанн запретил Пскову и Новгороду торговать с немцами в портах Нарвы и Ревеля, чем нанес ущерб не только иностранным, но и своим купцам.

Ливония незамедлительно отреагировала на строительство порта. Почувствовав, что у них за спиной появилась сильная и крепкая защита, ливонские властители отправили в Москву послов для того, чтобы отменить все те условия, которые были поставлены в 1554 году, в первую очередь – унизительную дань.

Переговоры были короткими – Висковатый отвергал всякие предложения и, нарочно проявляя неуважение, покинул зал собрания. Царь и вовсе отказался принять ливонских послов, и вскоре они вынуждены были покинуть Москву, не достигнув каких-либо результатов.

Морозным зимним днем семнадцатого января 1558 года русские войска под командованием Петра Ивановича Шуйского вторглись во владения Ливонии. Отдельные полки возглавляли дядя царя Михаил Глинский, Данила Захарьин и Шах-Али, возглавлявший многочисленный русско-татарский отряд.

Началась одна из самых продолжительных войн в русской истории…

Дерптская земля первой ощутила на себе ужас войны с московитами. Русские отряды растекались по округе и принялись разорять ее, подвергая огню и мечу. Ожиревшие, погрязшие в разврате и лени ливонские бароны были страшно испуганы слухами о походе варваров-московитов на их земли. Спешно вооружая гарнизоны, они, завистливые и жадные, не могли объединить свои силы, дабы противостоять жестоким московитам.

Один из отрядов вел уже престарелый Шах-Али. Он сильно сдал в последнее время. Поняв, что Казани ему уже не видать, Шах-Али так и сидел безмятежно в Касимове. В прошлом году умерла его возлюбленная, самая дорогая для него жена – Сююмбике. Скончалась тихо и мирно, видимо, угаснув в тоске по сыну Утямышу, который уже давно, будучи христианином, жил при дворе царя, приняв после крещения имя Александр. Когда похоронили ее, Шах-Али с великой горечью вспоминал их недолгую семейную жизнь. Общих детей у них не было, да и Сююмбике никогда его не любила – об этом он знал, но старался не думать, не верить. Осунувшийся и постаревший, Шах-Али отправился в Ливонию, дабы совсем не сойти с ума от горя.

Одетый в богатые доспехи, он во главе своего полка подходил к деревне и велел разбивать шатер. Узкая седая борода его колыхалась на ветру. Он уже видел, как крестьяне с ужасом хватали детей и прятались в своих домах.

Сдерживая коня, Шах-Али покосился на своих бойцов, хищно улыбавшихся, предвкушая добычу. Они ждали лишь приказа.