Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Ныне правящий дерптский епископ и предки наши, которые заключали много раз мирные соглашения, понимали дань не иначе, как что она должна по старине со стороны дерптцев включаться в договор, но не должна подразумевать какой-либо конкретной обязанности, – парировал коварный Гротхузен. Его холодные ярко-голубые глаза, так выделяющиеся на худом, скуластом лице, впились в дородного Висковатого, – помимо прочего мы не увидели никаких подтверждений того, что когда-либо дань уплачивалась.

Адашев усмехнулся – он оценил хитрый ход старого переговорщика. Никаких доказательств законности требований Москвы! Висковатый молча продолжал копаться в бумагах, затем подозвал дьяка, что-то сказал ему на ухо, и вскоре ему принесли еще одну стопку документов.

– В лето 1474 в январе Иоганн *** и ратман Иоганн Бибер произвели уплату дани с Дерптской области за восемь прошедших лет, – зачитал Висковатый. – Это и есть доказательство того, что это не простая почесть, а действительная выплата.

Во время того, как он читал, послы уже начали перешептываться меж собой, и Бокгорст сказал, разведя руками:

– Однако мы не увидели обозначений размера дани, которую должна платить Дерптская область.

– Это означает, что нам неведомо, из чего состояла эта дань, – добавил Врангель. Но Висковатый, будучи готовым и к этому выпаду, предъявил бумагу одного из предыдущих договоров:

– С древних времен пошлины было восемь алтын, значится, двадцать четыре деньги, лифляндской монетой три марки без четырех шиллингов с каждого человека Дерптской державы. Хотя дед и отец нашего государя некоторое время не требовали причитающейся им дани, однако они эту дань не подарили ливонцам.

Было понятно, что Висковатый говорит о предыдущих неуплатах. Теперь послам нечего было ответить. И начались унизительные просьбы о продлении перемирия без уплаты дани. Адашев глядел на них с презрением. Пустые, затянувшиеся переговоры вывели из себя и невозмутимого Висковатого. Он опустил свою большую голову, словно бык перед нападением, и проговорил:

– Если вы не примите поставленные условия, то царь сам придет к вам за данью.

Поставленные в затруднительное положение послы, неподготовленные к такому формату переговоров, затаив дыхание и переглянувшись, словно перед прыжком в пропасть, согласились с требованиями, назначив первую выплату долга на 1557 год, так как его общая сумма была очень велика.

Помимо прочего ливонскими представителями подтверждалось право свободной торговли русских купцов через Ливонию, а также беспрепятственный проезд иностранцев через их порты в Россию. Был решен вопрос и о православных церквях – они становились неприкосновенными. И, наконец, ливонские власти не должны были вступать в соглашение с Польшей и Литвой. Согласившись со всеми условиями для продолжения мира, разбитые послы вернулись домой…

Поглощенный бесконечными делами и властью, Алексей Адашев в последние годы почти не бывал дома. С государем уже общался, будто на равных, по городу передвигался с надменно поднятой головой, был грозен и беспощаден к недругам – тем, кто слабее него. Сам волен был назначать людей на службу, и от этого чувствовал себя еще более могущественным и знал, что Захарьины не рискнут перейти ему дорогу. Пусть глядят недовольно из-за углов, пусть косится со злобой на него царица – плевать! На большее они не способны.

Так, в бесконечных заседаниях думы, совещаниях с царем, Сильвестром и митрополитом, во встречах иностранных послов Алексей пропустил смерть отца.

Узнав о том, тут же бросился в Коломну, еще не совсем соображая и веря. Данила не приедет – несет службу на дальних рубежах. Надобно и за него вклад в монастырь по батюшкиной душе совершить!

Вой матери донесся до слуха, едва он приблизился к родному дому. Крестьяне кланялись возку Адашева, стягивали с голов шапки. А Алексей, уже осознавая, не выдержал, выскочил из возка, когда лошади сбавили ход, и, словно в тумане, направился в дом.

Гроб с телом отца стоял в сенях, тут же были мать и жена, уже затянутые в черное, Мефодий, бледный и осунувшийся, суетился туда-сюда. Увидев Алексея в дверях, застыли сначала, затем мать, вновь взорвавшись ревом, раскинув руки, бросилась на грудь к сыну. Обнимая ее, Алексей глядел то на упокоившегося воскового отца, то на супругу, исподлобья смотревшую на мужа заплаканными глазами.

Застолье было тихим и напряженным. Мать увели спать. Настасья хозяйничала за нее.

– Данилка-то не приедет? – спрашивал Мефодий. Алексей взглянул на него и вдруг осознал, как постарел их любимый воспитатель! Уже седина прокралась в бороду и волосы, сетки морщин растянулись из уголков глаз, огрубели жилистые руки. Мать тоже постарела, начала усыхать. В Настасье, напротив, стала проявляться дородная женская полнота.

– Не успеет, – опомнившись, ответил Алексей.

– Мать переживает больно. Боюсь, кабы и она… – начал Мефодий, но вдруг осекся и перекрестил себя.

Алексей же, оглядываясь, все пытался осознать, что это тот самый дом, в котором он родился и вырос, что в сенях за стеной лежит отец, коего завтра уже надобно упокоить в земле, и все это никак не вязалось в его голове.

Настасья так и не принесла ему ребенка, но Алексей не стал относиться к ней по-другому. Она так же была для него безразлична. Отец долго грозился отправить в монастырь ее, да не смог, видно, привык и полюбил, словно родную дочь.

– Тебе теперь за хозяйством следить и за матерью. Мефодий поможет, – говорил Алексей Настасье, лежа в постели.

– Прослежу, – холодно ответила она и после недолгого молчания добавила: – Жаль все-таки, что я тебе не мила…

И со скрипом перины отвернулась от мужа. Алексей же, глядя в потолок, думал, что, наверное, ему должно быть больно и неприятно от этих слов, ну или хотя бы жаль эту несчастную женщину, так и не испытавшую счастья. Так же, как и должна проявиться боль потери, но он почему-то не чувствовал ничего, и в голове были лишь мысли о делах. Ведь его силами в скором времени во всех волостях и городах России исчезнет кормление, население перестанет содержать наместников, поборы заменятся оброком, которые будут идти в казну! Служилых дворян обеспечит землей – нужно уравнять всех, а значит, забрать земельные излишки у тех, кто не служил. Надо же пополнить и укрепить войска в это непростое, полное перемен для России время!

«Но это мой долг! Я служу родине! Все верно! Все эти страдания и домашние заботы – пыль! Дела мои же останутся в веках, как и память обо мне!» – оправдывал он сам себя бездушно. И неотвратимо верил в это…

В конце 1556 года в Москву прибыл Кизический митрополит Иоасаф, посланный Константинопольским патриархом Дионисием. Его встречали колокольным звоном, государев двор пестрел от обилия золота, собольих мехов на воротниках, цветных одежд из дорогих тканей – парчи, бархата, атласа. Иоасаф поначалу оробел от такой роскоши, с коей мог когда-то сравниться, по легендам, двор самого басилевса византийского в период расцвета империи, но вскоре размяк и был готов ради царя, любезно принявшего его за богатым столом, едва ли не на все. Но Иоанну было нужно не много – всего-то утвердительная грамота от константинопольского патриарха о признании царского титула властителя Русской земли.