Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

Екатерина задержалась возле этой могилки, хотя все остальные ушли вперед. Мария. Предшественница ее. Первая порушенная невеста Петра Второго. Только ей на момент помолвки было всего шестнадцать лет, а Петру – одиннадцать, и светить ему в спальне Марию не заставляли. Но сколько похожего в их судьбе!

У Марии отняли жениха – и у нее тоже. Марию принудили стать невестой безразличного к ней мальчика – и ее тоже. Обручение Марии с Петром было в конце мая, свадьбу собирались сыграть в августе, но все планы спутала смерть – смерть светлейшего князя в глазах отменившегося от него царственного воспитанника. Уже в сентябре Меншиковых выслали в Раненбург, а потом – опись имущества, отнятые кавалерии, Нижний, Казань, Соль Камская, Тобольск, Березов… Неужели и ей, Екатерине, через год так же выроют могилку на этом погосте?…

– Ну, ступай, чего встала! – конвойный солдат сделал нетерпеливое движение рукой.

Еще не хватало, чтобы он ее толкнул! Екатерина, подняв голову, засеменила по узкой, протоптанной в снегу тропинке.

Долгоруковым лишь недавно разрешили выходить из острога в церковь – под конвоем. Церковь Рождества Пресвятой Богородицы стоит всего в нескольких десятках саженей от острожного забора, на высоком берегу реки, рядом с бывшей монастырской церковью Вознесения Христова. Построил ее Меншиков: сам тесал бревна, сам стелил полы, подарил иконы в дорогих окладах. Недруги Александра Данилыча, что злобу на него до сих пор держат за обиды и притеснения, остались далеко, и до него им уже не добраться, а здесь о нем память светлая живет… А о Долгоруковых – что там, что тут слова доброго не скажут, думал про себя Николай. Сколько им в Березове прожить придется? Ему девятнадцатый год, Алексею пятнадцать недавно исполнилось, в Москве и Петербурге их сверстники в службу вступают, чины получают. По всему видать, батюшка долго не протянет; как помрнт он, надо будет прошение государыне написать, помилование для себя вымолить. Дать она его непременно даст: она ведь женщина, не каменное ж у ней сердце, да и сама в молодости много претерпела… Вот только наверстывать придется много. Эх, время-время. Не удержишь и не воротишь…

Наташа, с уже заметно округлившимся животом, истово молилась Богородице. Иван остался дома: лежал хворый, горел в жару, кашлял натужно, а в сарае холод страшный, утром в кадке сверху корка ледяная. Печка тепло не держит, спят они в одежде, укрывшись всем, что есть, а топить ночью боязно – как бы пожара не учинить. Как она будет тут жить с малым дитем?… «Благодатная Мария, Господь с Тобою… Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего…»

Алексей Григорьевич, в последний раз поклонившись святым образам, пошел к дверям; все потянулись вслед за ним. Глянув вбок, Екатерина заметила в приделе Ильи Пророка две невысокие фигурки в шубах: одна в платке, другая без шапки. Не останавливаясь, еще дважды оглянулась. Они это, кому ж еще быть, как не им, – Александр и Александра. Дети светлейшего. Дочь – на год ее моложе, сын – годом старше брата Алешки. Отец год как в земле лежит, а они все еще здесь?!

Елена тоже их заметила и весь недолгий обратный путь думала о том, как дружно и ладно живут брат с сестрой – даже со спины видно. Вот так же и покойный Петр Алексеич жил со своей сестрой Натальей – друг за дружку горой. И на Меншикова он осерчал за то, что князь отнял у его сестры деньги, им подаренные. Наталья Алексевна Меншикова не любила, за сына его замуж идти отказалась наотрез. Проживи она на свете еще хоть год – и Петр бы с Катей не обручился. И все было бы хорошо: он бы ездил на охоту с Лизавет Петровной, а сестер Долгоруковых оставили бы в покое… Наталья Алексевна два года назад преставилась, а годом позже было обручение… Но она, видать, сверху на то смотрела… Не зря же государь, чуя последний час, велел сани закладывать, ехать к сестре… Погодки они, сиротки… Видно, все сироты друг за дружку держатся, вот и Меншиковы тоже… А они теперь разве не сироты? Елена слышала, как давеча бабы, обряжая барыню в последний путь, говорили между собой: «Вдовец – детям не отец, сам наполовину сирота». А как они живут? Ванька с Катькой постоянно собачатся, братьям до сестер дела нет, каждый сам за себя…

Пока в церкви шло отпевание, бабы вымыли в доме все полы, наломали и принесли еловых веток, приготовили поминальную трапезу. В комнате, где накрыли на стол, пахло влажным деревом, хвоей и ладаном. В горнице покойной тоже прибрали, но тяжелый дух оттуда еще не выветрился.

Иван сидел у стола, облокотившись на него и обхватив голову руками. При появлении отца он поспешно встал. Он был бледен, небрит, отросшие спутанные волосы липли к покрытому испариной лбу.

– Вот он, тут как тут, – пробурчал Алексей Григорьевич, проходя мимо него на свое место под божницей. – Раньше бы таким поворотливым был.

Иван встал по правую руку от отца, Екатерина – по левую. Наташа – рядом с мужем, напротив нее Николай. За Николаем – младшие братья, за Наташей – сестры. У дверей выстроились дворовые: мужчины справа, женщины слева. Алексей Григорьевич положил перед собой большую, толстую Псалтирь в тяжелом кожаном переплете, раскрыл на отмеченной странице. Оборотившись лицом к образам, прочел молитвы Иисусу, Троице, «Отче наш», «Богородицу», потом, по книге, – псалом:

– Блажени непорочнии в путь, ходящии в законе Господни. Блажени испытающии свидения Его, всем сердцем взыщут Его, не делающии бо беззакония, в путех Его ходиша.

Все крестились и кланялись в положенных местах. Завершив чтение славой Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков, старший Долгоруков произнес «аминь», и вся семья уселась за стол. Пустили по кругу миску с освященной в церкви пшеничной кутьей, потом – тарелку с блинами. Рыбную похлебку ели деревянными ложками из глиняных мисок. Остатки трапезы отдали дворовым на помин души.

– Ну, помянем покойницу, – сказал Алексей Григорьевич.

Наташа выпила свою плошку кислого овсяного киселя, стараясь ничем не выразить своего неудовольствия. Ей давно и неутешно хотелось сладкого, но все съестное было страшно дорого. На прокорм ссыльных отпускали по рублю на человека в день, и этих денег едва хватало на самое необходимое, а пуд сахара стоил девять рублей с полтиной, да и то еще дожидаться надо. Меду же здесь в заводе не было, пчел никто не держал.

– Да-а, – протянул Долгоруков, словно говоря сам с собой. – Праведной жизни была. О спасении души своей думала. Не то, что иные, у которых плоть душою владеет, и готовы галану своему корону на голову надеть…

– Mon père, les murs ont des oreilles [5] Батюшка, у стен есть уши ( фр .). , – предостерегающе произнесла Екатерина.

– Цыц! – вспылил Алексей Григорьевич. Глаза его вмиг налились кровью, он весь затрясся, но сдерживался, помня о том, какой сегодня день. – Ступай к себе подобру-поздорову!