Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Сомневаюсь, что тебе это удастся, – сказал Косарев и, обратившись к шоферу, произнес: – Леша, тормози.

Машина подъехала к телеграфу. Косарев вышел первым и, не оборачиваясь, двинулся к высокой двери. Яковлев направился за ним. Широким шагом Косарев прошел в комнату телеграфистов и сразу же попросил их выйти из помещения. Оставил только одного, который выполнял его поручения.

– Соединяйся с ВЦИКом, – приказал он. – Проси товарища Свердлова. Скажи, что у аппарата чрезвычайный комиссар Яковлев.

Свердлова на месте не оказалось, он был на каком-то совещании. Ждать его появления у телеграфного аппарата пришлось почти четыре часа. Косарев все время ни на шаг не отходил от Яковлева. Он, как и Яковлев, с нетерпением ждал разговора с председателем ВЦИК. И с неприятным холодком в душе думал о том, что делать, если Свердлов так же, как и Голощекин, назовет Яковлева предателем революции и прикажет расстрелять. Приказ придется выполнить, хотя Яковлев всегда казался Косареву симпатичным и преданным революции человеком. Он был независимым, имел свои суждения, даже спорил с Лениным, несмотря на то, что все слушатели партийной школы уже тогда считали Владимира Ильича почти равным Богу. Ленин говорил так доказательно, что, казалось, мог убедить любого человека в своей правоте. Но вот убедить Яковлева ему удавалось не всегда.

Однажды они проспорили с ним целый вечер о революционной законности и революционной целесообразности. Яковлев считал, что революционной целесообразности можно придерживаться только до тех пор, пока революционеры не возьмут власть в свои руки. Дальше они должны действовать только в рамках законности. Потому что главный принцип революции – справедливость для каждого человека. Косарев с нескрываемым любопытством наблюдал за их спором, не отваживаясь вступать в него, чтобы не оказаться неправым.

Ленин доказывал, что полной справедливости нельзя добиться, пока не будут достигнуты конечные цели революции.

– Но ведь для того, чтобы их достичь, потребуются десятилетия. За это время революционная целесообразность выродится в террор против собственного народа, – говорил Яковлев.

– Не пугайте нас террором, товарищ Яковлев, – горячился Ленин и почему-то все время вытирал платком свою красную шею. – Народ получит такие права и такие свободы, каких ему никогда не может дать ни один буржуазный строй. Он добьется их именно с помощью революционной целесообразности. Вы думаете, русские помещики и капиталисты добровольно откажутся от того, что они награбили в течение столетий? Нет и еще раз нет! Награбленное можно только экспроприировать. Без экспроприации нельзя установить имущественного равенства между гражданами страны. Вы с этим не согласны?

– Все надо делать только на основании закона, – твердил свое Яковлев, внимательно глядя на Ленина и изучая его мимику. – После захвата власти необходимо сразу же принять Конституцию нового государства. Она и определит принципы поведения в обществе.

Ленин, до этого смотревший на Яковлева чуть прищурившись, качнулся, обвел взглядом сидевших вокруг него молодых революционеров и, задержавшись на Косареве, сказал, не скрывая сарказма:

– Вы думаете, помещики и капиталисты будут считать нашу Конституцию основным законом государства? Они останутся верными тому строю, в котором выросли. Кстати, а что вы скажете о дворянстве и членах царской фамилии?

– Их надо будет выслать за границу, – опустив голову, сказал Яковлев.

– Для того чтобы они там готовили интервенцию против нашей революции?..

Они спорили еще долго, но каждый остался при своем мнении. Косарев до сих пор помнил тот спор во всех деталях и думал о том, что ни Ленину, ни кому-либо другому так и не удалось выбить из Яковлева его своенравность. А ведь сейчас время такое, что до теоретических споров никому нет дела. Сейчас все подчинено революционной целесообразности. В том числе и жизнь самих революционеров. И Яковлев, проявляя строптивость, ходит по лезвию бритвы, рискуя жизнью.

Телеграфный аппарат зазвенел, на другом конце провода была Москва.

– Кто у аппарата? – спросил Яковлев.

– У аппарата товарищ Свердлов, – ответила Москва. Яковлев встал со стула и, прохаживаясь по комнате, стал диктовать телеграфисту так, чтобы каждое его слово слышал Косарев: «Ко мне из достоверных источников поступили сведения, что Екатеринбургский совет во главе с Белобородовым и Голощекиным решили разоружить мою команду сразу же по прибытии в Екатеринбург и взять перевозимый мной “груз” под свой контроль. Чтобы избежать этого, я решил ехать в Москву южной дорогой, но был остановлен в Омске на основании телеграммы Голощекина. Прошу вашего согласия продолжить путь в Москву через Челябинск, Уфу. Яковлев».

Телеграфный аппарат молчал несколько минут. Затем начал отбивать буквы, сливавшиеся в слова, от которых у Яковлева потемнело в глазах. «Вам надлежит следовать только через Екатеринбург. “Груз” и его охрану передать Голощекину. После этого можете считать свою миссию законченной. Свердлов».

Телеграфист оторвал ленту и передал Яковлеву. Он еще раз пробежал ее глазами и сказал, повернувшись к Косареву:

– Вот теперь все ясно. А до сих пор была одна самодеятельность.

Но Косарев тоже прочитал ответ Свердлова. Обняв Яковлева за плечо, он произнес тоном, в котором звучало сочувствие:

– Мне кажется, ты расстроился. – И без всякого перехода спросил: – Как выглядит Свердлов? Ни разу его не видел.

– А Троцкого видел?

– Ну как же? В Болонье. Я туда специально приезжал с Капри на несколько дней, чтобы послушать его выступление. Ты же там тоже был.

– Свердлов и Троцкий удивительно похожи друг на друга, даже пенсне и бородки одинаковые носят.

– Говорят, очень суровые люди. Это правда?

– Революция всех людей делает суровыми, – уклончиво ответил Яковлев. – Вот приказали бы тебе меня расстрелять. Ведь расстрелял бы. Так или нет?

– Скажешь тоже. Мы с тобой вон с каких лет друг друга знаем. – Но по тому, как Косарев опустил голову и отвел взгляд, Яковлев понял: расстрелял бы, не моргнув глазом…

На станцию Куломзино Яковлев возвратился к вечеру. Косарев провожать его не стал, поручил это своим чекистам. В проходе вагона и обоих тамбурах снова набились вооруженные люди. Они проследили за тем, как литерный поезд отправился со станции, и сразу же сообщили Косареву по телеграфу. А тот разослал телеграммы по всему пути до Екатеринбурга, требуя открыть литерному сквозное движение.

За годы, проведенные в рядах боевиков, у Яковлева выработалась привычка собираться в самые трудные минуты. В такие мгновения его воля напрягалась до предела, а голова работала невероятно четко. Благодаря этому он не раз выходил из самых безнадежных положений. Но так трудно, как сейчас, ему еще не было никогда.