Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

А. Белобородов,

Чл. Обл. Исполнительного комитета

Б. Дидковский

После чего вырвал листок из блокнота и с той же ухмылкой, с какой входил в вагон, протянул Яковлеву. Тот неторопливо прочитал расписку и сказал, возвращая ее Белобородову:

– Мария Николаевна еще не княгиня, она только княжна. Княгинями становятся после того, как выйдут замуж. Я думаю, это надо исправить.

– Брось ты свои буржуазные штучки, – сказал Белобородов. – Нахватался грамоты за границей. Какая разница – княжна или княгиня? Теперь она просто арестованная.

Лицо Яковлева побелело, он положил расписку на стол и жестко произнес:

– Это для вас нет разницы, а для нее она весьма существенна. Расписка является историческим документом, в ней все должно быть точно.

– Историю пишем мы, – все с тем же неприятным смешком сказал Белобородов и поднялся. – Пошли к твоим арестантам.

Яковлев понял, что исправлять расписку Белобородов не будет. Он молча положил ее в карман и вышел из купе. Предстояло самое трудное: сообщить Государю, что он передает его в руки екатеринбургских чекистов. Постучав в дверь, Яковлев осторожно приоткрыл купе. Государь, Александра Федоровна и Мария были уже одеты и ожидали его стоя. Государь был спокоен. Александра Федоровна нервно переводила взгляд с Яковлева на Николая, потом не глядя взяла Марию за руку и крепко стиснула ее ладонь.

– Вот те, кто теперь будет отвечать за вашу жизнь, – сказал Яковлев, отступив в сторону.

Александра Федоровна встретилась взглядом сначала с Дидковским, затем с Белобородовым. Оба пожирали ее глазами. Это делалось с такой нескрываемой неприязнью, что она невольно опустила голову и отвернулась. Только после этого они перевели взгляд на Николая. Бесцеремонное лицезрение показалось Яковлеву неудобным, и он сказал:

– Пойдемте, – и вытянул руку по направлению к тамбуру.

Белобородов с Дидковским нехотя повернулись и направились к выходу. Вслед за ними направилась царская семья, замыкали шествие Яковлев с Гузаковым. В тамбуре Яковлев незаметно толкнул локтем в бок Гузакова и тот, обогнав Государя, спустился со ступенек вслед за Дидковским. Подождал, пока на перрон сойдет Николай, и протянул руку Александре Федоровне. Она оперлась на нее, подобрав другой рукой подол длинного платья, и осторожно спустилась на перрон. Марии помог выйти из вагона Яковлев.

Еще из тамбура он увидел стоящие недалеко от перрона две легковые автомашины, в одной из них рядом с шофером сидел Шая Голощекин. Он был в такой же шинели и папахе, как Дидковский, и имел такую же, как у него, острую черную бородку. Она стала неотъемлемой принадлежностью человека, входящего в революционную верхушку. Голощекин намеренно не стал подходить к вагону. Упиваясь собственной властью, он подождал, пока царская семья сама подойдет к нему.

У автомобилей произошла заминка. Николай остановился, ожидая, когда кто-нибудь из чекистов откроет дверку и предложит пройти и сесть. Но никто и не собирался этого делать, считая для себя оскорбительным оказывать услугу императорской семье. Голощекин лишь повернул голову с переднего сиденья и сухо бросил:

– Садитесь, гражданин Романов.

Государь вздрогнул, как от удара плетью, и посмотрел на сгорбленную спину отвернувшегося Голощекина. Он почему-то сразу вспомнил вождя французской революции Максимилиана Робеспьера, обязавшего всех французов обращаться друг к другу только со словом «гражданин». Он до сих пор не знал, прижилось ли это тогда во Франции, однако хорошо помнил, что через год после распоряжения Робеспьеру отрубили голову на гильотине. Но сейчас, стоя у машины, Государь не знал, как себя вести. Выручил Яковлев. Он открыл заднюю дверку автомобиля, помог сесть Александре Федоровне и Марии и, подождав, пока сядет Государь, сказал:

– Прощайте!

Николай и Александра Федоровна молча кивнули, а Мария тихо произнесла:

– Прощайте, Василий Васильевич.

Во второй автомобиль сели доктор Боткин, камердинер Трупп, горничная Демидова и повар Харитонов. Боткин был в своем неизменном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Позади автомобилей выстроились шесть всадников екатеринбургской охраны. Голощекин поднял руку, и процессия тронулась. Яковлев смотрел, как она удаляется от перрона, и чувствовал, что в душе наступает полная пустота. Он понимал, что никогда больше не увидит ни Государя, ни кого-либо из его семьи. За те дни, что он провел около них, они стали ему близки. Что-то изменилось в его сознании от общения с ними. Он вдруг понял, что революция, о которой так долго говорили большевики, еще не состоялась. Состоялся государственный переворот. А революция еще зреет, накапливая злобу одних против других, ждет, когда общество расслоится окончательно. Ей нужна первая, но обязательно символическая жертва. Такая, которая бы захлестнула кровью всю Россию.

Кортеж скрылся за поворотом улицы, а Яковлев и Гузаков еще долго смотрели на дорогу, по которой он уехал. Наконец, тяжело вздохнув, Гузаков сказал:

– Тяжкая у царей доля. – И, помолчав немного, добавил: – А Мария чертовски красива.

– Как и должна быть великая княжна, – ответил Яковлев.

Ему вспомнились ее глаза, наполненные небесным светом. Глядя на нее, он увидел другой мир – чистый, искренний и потому казавшийся волшебным. Но волшебство кончилось. Оно никогда не бывает долгим.

– Куда ты теперь? – спросил Яковлев Гузакова.

– Домой, в Уфу. Хватит мне особых заданий и революций. Надо подумать и о себе. А ты?

– И я с тобой, – ответил Яковлев и пощупал лежавшую в кармане расписку Белобородова.

Яковлев не заметил, куда он исчез. Ни Белобородова, ни кого-либо из его команды на перроне не было.

Голощекин остановил машины у высокого, пахнущего свежей сосновой стружкой забора, из-за которого выглядывала зеленая крыша большого белого дома. Калитка в заборе тут же отворилась, и около нее выросли два вооруженных чекиста. Оба как по команде уставились на Государя вытаращенными глазами. Александру Федоровну и Марию они поначалу просто не заметили. Голощекин вышел из машины и не оборачиваясь нарочито громко произнес:

– Гражданин Романов, следуйте за мной.

Чекисты у ворот вытянулись в струнку. Александра Федоровна побледнела, готовая взорваться от столь бесцеремонного обращения, но Николай дотронулся пальцами до ее ладони, прося успокоиться. Открыв дверку, он вышел из автомобиля и протянул руку Александре Федоровне. Она взяла его за ладонь, придерживая платье другой рукой, спустилась на землю и встала около мужа. Затем он помог выйти дочери. Из второй машины вышла прислуга во главе с доктором Боткиным и, не смея приблизиться к императорской семье, остановилась небольшой кучкой в нескольких шагах от нее. Доктор Боткин, поеживаясь от холодного сырого ветра, оглянулся вокруг и остановился взглядом на чекистах. Оба были в поношенных тужурках, старых картузах и несвежих рубашках. На вид им не было и сорока. По всей видимости, еще недавно они работали на каком-то из уральских заводов.