Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Анастасия отвернулась, чтобы охранники не увидели появившиеся в ее глазах слезы. А Татьяна сказала по-французски, чтобы ее не поняли латыши: «Лермонтов может удивительно тонко выразить человеческие чувства». Ольга добавила:

– Он умер так рано.

Дышать свежим воздухом сразу расхотелось, и девушки попросили у комиссара разрешения навестить Алексея. Родионов разрешил. Алексей выглядел утомленным. Днем он попытался встать с постели, но сделал это неловко, и болезнь мгновенно напомнила о себе. Все тело, начиная от колена, пронзила боль, он охнул и вытянулся на постели. Ему всегда было неудобно чувствовать себя больным. Алексей не любил, когда за ним ухаживали и делали какие-то исключения. Поэтому, когда мог, старался не показывать свою боль. Но сестрам он был всегда рад. Он знал, что они любят его, и отвечал им тем же.

– Ну что, маленький? – спросила Татьяна, сразу заметившая болезненную усталость на лице Алексея.

– У меня все хорошо, – ответил Алексей. – Только очень хочу увидеть папу.

– Осталось совсем немного, – сказала Татьяна, присев к нему на постель и погладив его по волосам. – Мы тоже только и ждем этого.

Алексей с благодарностью смотрел на сестру. Лишенный из-за болезни многих детских радостей, особенно игр со сверстниками, он вырос в кругу своих сестер. У него и игры были не такие, как у сверстников. Вместо того чтобы бегать по полянам, размахивая деревянной саблей, или скакать на воображаемом коне, он участвовал в спектаклях, которые ставили сестры у себя дома, разучивал роли, но больше всего любил игру в прятки. В Александровском дворце Царского Села было много мест, где дети могли спрятаться. За играми всегда наблюдала мать. Чаще всего она сидела посреди комнаты с вязаньем в руках и делала вид, что не замечает детей. Они бегали мимо нее, громко крича, иногда споря друг с другом, но она никогда не вмешивалась в их разбирательства. Ее сердце переполняло счастье, когда она слышала звонкие, задорные голоса детей. Ей так хотелось, чтобы эти радостные голоса, не смолкая, звучали в комнатах Александровского дворца с утра до вечера. И дети были благодарны ей за это. Сейчас, глядя на сестер, Алексей невольно вспоминал мать.

В открытой двери каюты снова выросла зловещая фигура комиссара Родионова. Он ни на минуту не давал забыть о себе. Сестры поняли, что пора уходить. Татьяна поцеловала Алексея в лоб и встала. Первой из каюты вышла Ольга. За ней молча проследовала Татьяна. Анастасия, меньше других умевшая скрывать свои чувства, демонстративно остановилась на пороге, смерила Родионова с ног до головы прищуренным взглядом и гордо прошла мимо. Родионов в ответ лишь зло оскалился, подумав о том, что совсем скоро этой девичьей спеси придет конец.

В эту ночь девушки почти не спали. Два раза дверь каюты приоткрывалась, и в ее проеме показывалась нечесаная голова Родионова. Он шарил маленькими колючими глазами по постелям, проверяя, все ли поднадзорные находятся на своих местах. Девушкам казалось, что в эту ночь комиссар был пьян, и они боялись, что он, куражась, может поднять их и начать обыск. Не для того, чтобы что-то найти, а получить удовольствие от их испуга. Комиссар, не скрывая, упивался своей властью. Ведь еще недавно он присягал на верность Царю и Отечеству, а теперь от его воли зависит положение царских детей. Как тут не проявить ее, не показать власть над наследниками престола? Родионов уходил, а девушки, затаив дыхание, слушали его удаляющиеся шаги и боялись, что он неожиданно появится снова.

Заснуть не давали и охранники. Под окном все время слышалось тяжелое шарканье их сапог по железной палубе. Ольга лежала с закрытыми глазами и читала про себя молитву. Татьяна думала: «Когда же это закончится? Неужели издевательства станут теперь постоянными?» Анастасия закрыла голову одеялом, стараясь не видеть и не слышать того, что происходит вокруг. Шаги прекратились лишь на рассвете, когда первые лучи солнца скользнули по воде, сразу задымившейся легким, словно пушинки одуванчиков, туманом. Девушки задремали. Но в это время на палубе снова послышалось топанье, раздались команды, пароход дал гудок и, отвалив от берега, зашлепал плицами по холодной воде.

Через несколько часов прибыли в Тюмень. Вся пристань была окружена вооруженными людьми. От причала к пролеткам, запряженным нервными, непрерывно переминающимися с ноги на ногу лошадьми, в две шеренги выстроились чекисты. У девушек возникло ощущение, что они идут по дороге на эшафот. Каждый из охранников царапал по ним взглядом, внимательно рассматривая сначала лица, потом одежду. Княжны сами несли в руках свои вещи. У Татьяны в одной руке был поводок, на котором она вела Джимми, в другой – тяжелый коричневый чемодан. У нее уже выработалось стойкое неприятие к чекистам, но если бы кто-то из них взял из ее руки этот чемодан и донес его до пролетки, она была бы только благодарна. Но чекисты никогда не сочувствовали арестованным и поэтому не помогали им. Нагорный шел последним, неся на руках бледного Алексея.

Как только девушки и Цесаревич сели в пролетки, их тут же плотным кольцом окружили вооруженные всадники. Процессия тронулась к вокзалу, где на первом пути, ожидая их, давно томился литерный поезд. У каждого вагона стояли охранники с винтовками. Царевен и Наследника разместили в вагоне первого класса, в остальные набилась охрана. Родионов стоял у подножки и молча наблюдал за тем, как в тамбур с Алексеем на руках поднимались Нагорный, затем Ольга, которой сестры начали передавать свои чемоданы. Последней с Джимми на поводке поднялась Татьяна. За ней одним прыжком заскочил в вагон Родионов.

В коридоре уже было полно чекистов. Девушки не стали разглядывать их. Они прошли к открытой двери купе, нисколько не сомневаясь, что дверь открыли именно для них. Рядом разместились Алексей с Нагорным. Едва все уселись по местам, как поезд тронулся. Тюмень оставалась позади, но девушкам не хотелось даже смотреть на этот город. С ним не было связано ни одного приятного воспоминания.

– Ну, наконец-то, – сказала Анастасия, когда поезд стал набирать ход, встала со своей полки и демонстративно закрыла дверь купе. – Душа больше не выносит…

Она не договорила, но сестры поняли, что имела в виду Анастасия. Они тоже устали от чекистов, карауливших каждый их шаг. В Тобольске с охранниками можно было завязать разговор, иногда какой-нибудь соскучившийся по семье солдат даже изливал царевнам душу, а латыши больше походили на истуканов, чем на живых людей. Они или не знали русского языка, или не хотели говорить по-русски. Стояли молчаливые, насупившиеся, с острыми, словно лезвие ножа, взглядами. От такого взгляда иногда мороз бежал по коже.