Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело? – погасив улыбку, спросил Голощекин. – Ведь те, кто свергал царя, завтра на этом месте церковь поставят. И каждый день будут приходить сюда молиться, разбивая до крови свои чугунные лбы.

– Кто же им позволит? – удивился Ермаков. – Революция победила окончательно, к старому возврата уже не будет.

– Относительно революции ты прав, – сказал Голощекин. – Но мы должны предусмотреть все варианты. Ты знаешь, где достать серную кислоту? – спросил он, повернувшись к Войкову.

– В городе много мест, где имеется серная кислота, – ответил Войков.

– Завтра же чтобы она была у тебя, – сказал Голощекин и дал команду возвращаться в Екатеринбург.

А в десять утра следующего дня в Ипатьевский дом пришел священник отец Алексей Сторожев и диакон Буймиров. Они служили здесь месяц назад по просьбе Государя, в праздники Святой Троицы. Почему возникла необходимость отслужить сегодня, Сторожев не знал. В комендантской комнате он спросил Юровского, какой именно молебен необходимо отслужить сегодня.

– Обедницу, – ответил Юровский, намазывая на кусок хлеба толстый слой желтого, как свежий мед, масла. С утра ему не удалось позавтракать в гостинице, и теперь он перекусывал у себя в комендантской.

– Обедню? – переспросил диакон.

Юровский достал из кармана смятую бумажку, разгладил ладонью и сказал, ткнув в нее пальцем:

– Здесь написано обедницу. Писал сам бывший царь.

Священники переглянулись и начали молча натягивать церковное облачение. Когда они вошли в гостиную, вся царская семья была уже там. Алексей сидел в своей коляске, рядом с ним в передвижном кресле сидела мать. Государь с дочерьми стояли справа от них. Все казались спокойными, но в глазах у каждого притаилась глубоко спрятанная печаль. Увидев священников, Государыня поднялась из кресла, все остальные повернулись к ним и молча поклонились.

Сторожев с диаконом подошли к столу, на котором стояли иконы и горели тонкие свечи, и начали читать молитву. Певчих не было, их не разрешили взять. В прошлый раз роль певчих исполняли Государыня и великие княжны. А «Отче наш» своим приятным баритоном пел сам Государь. Но сегодня священникам никто не подпевал. И это тоже показалось им странным. А когда диакон густым басом запел «Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего», что было положено при исполнении обедницы, вся царская семья, за исключением Алексея, опустилась на колени. Отец Сторожев почувствовал, как по коже пробегает холодок. В его душе возникло неосознанное желание поскорее закончить молитву, но, поймав на себе взгляд Государя, он решил исполнить положенный обряд до конца.

В конце службы все по одному направились к священнику поцеловать крест, который тот держал в руке. Первым это сделал Государь, за ним Александра Федоровна, потом дочери. В дальнем конце комнаты, у окна, скрестив на груди руки, стоял Юровский и молча наблюдал за всей этой церемонией. Когда к священнику подходила Татьяна, она постаралась встать так, чтобы закрыть собой Сторожева от Юровского. Нагнувшись к кресту, Татьяна подняла на священника глаза и прошептала:

– Благодарим вас, батюшка.

Сторожева словно пронзило током. Положив крест на стол, он перекрестился и обвел взглядом всех, кто стоял перед ним. Романовы и прислуга тоже перекрестились и поклонились священнику. После службы, уже на улице, диакон сказал Сторожеву:

– У них там что-то случилось.

– Да, – ответил Сторожев и почувствовал, как у него сжалось сердце.

Случиться могло только одно: наступал близкий конец. И узники дома, очевидно, знали об этом. Поэтому и заказали молитву: «Со святыми упокой…» «Господи, сколько же надо мужества, чтобы держаться так, как держались сегодня они, – подумал Сторожев. – Воистину, все они святые». Священник оглянулся на Ипатьевский дом и в который уже раз перекрестился.

Ни от кого из членов семьи не ускользнули приготовления, ведущиеся в доме. Стук молотков прекратился, но сразу после службы в дом пришли несколько женщин и начали прибирать комнаты. За каждым их движением наблюдала охрана, но Марии удалось обмолвиться с одной из них. Оказывается, женщин направили в дом по приказу Голощекина. Они вымыли полы на обоих этажах и в царских комнатах, протерли мебель и вычистили ковры.

Когда приводили в порядок нижнюю комнату, одна из женщин, подойдя к обоям, наклеенным день назад на новую деревянную стену, удивленно сказала:

– Смотрите-ка, здесь уже кто-то напакостил.

На обоях жирным карандашом в две строчки было написано несколько слов. Женщина попыталась прочитать их, но надпись была сделана на иностранном языке.

– Охранники, видать, безобразничают, – ответила ей другая женщина.

Надпись действительно сделали охранники Юровского. Они заранее готовились к работе, за которую он обещал хорошее вознаграждение. Охранники были пленными мадьярами из австрийской армии, но надпись сделали по-немецки.

Перед вечером Юровский позвал своего помощника Павла Медведева и приказал ему собрать все револьверы, которыми была вооружена охрана. Затем велел вместе с одним из мадьяр отправиться за город и в ближайшем лесу проверить оружие. Медведев с мадьяром уехали на пролетке, а Юровский направился в комнаты царской семьи.

В это время вся семья обычно собиралась в гостиной. Одна из дочерей играла на рояле, остальные слушали музыку. Сейчас Романовы тоже были в гостиной, но вместо музыки читали молитву. Тут же стояли доктор Боткин и прислуга: горничная Демидова, повар Харитонов и камердинер Трупп. Молитву читала Мария. Остальные, шевеля губами, беззвучно повторяли ее слова и время от времени крестились. Юровского это удивило. «Неужели они знают о том, что должно произойти через несколько часов? – подумал он. – Но откуда они могут знать это?»

Юровский нарочито громко сделал несколько шагов по комнате, но никто не оглянулся. Комиссара ЧК словно не существовало для них. Он подошел к окну, опершись ладонями о подоконник, вытянул шею, осмотрел двор и высокий забор, возле которого ходили охранники, но опять Романовы не обратили на него внимания. Они все ушли в молитву и отстранились от окружающего мира. В эти мгновения для них не существовало никого, кроме Бога.

У Юровского была чудовищная память. Он с фотографической точностью помнил лица людей, которых приходилось убивать. На одних был написан безумный ужас, на других отупляющий страх, на третьих – беспомощные слезы. На лицах Романовых не было ни слез, ни печали. Наоборот, они словно светились изнутри, и от этого казалось, будто сам Христос приподнял над ними свой венец. Юровский, удивившись этому странному ощущению, опустил голову и вышел из комнаты. Ему стало не по себе.