Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

— Гм... В самом деле едко. А главное, к сожалению, верно: в бюрократическом соре потоплено серьезное.

— И нет кирпича...

Они сидели в столовой кремлевской квартиры Ленина. В зеркале на стене Глебу Максимилиановичу было видно и свежую скатерть, и стаканы, и чайник на подставке, и сахарницу, и левый локоть Владимира Ильича.

Мерно тикали в углу высокие часы с гирями. Свет электрической лампы играл в стеклах буфета, оттенял чистоту резьбы массивных стульев с плетеными сиденьями и спинками.

Только что принесли посылку: пшеничный хлебец — фунта в полтора, ломоть ноздреватого молодого сыра и стакан варенья из яблок — должно быть, коричных.

Посылавший все это, как видно, знал, что Ленин очень любит хлеб с сыром и вареньем. Недаром и в семье Кржижановских давно уже такое сочетание называли только «бутербродом Ильича». Анонимный отправитель хорошо рассчитал и то, что щедрые посылки, непрерывно приходящие на его имя, Ленин тут же передает в детские дома, — слал всего понемногу, чтобы переотправить столь малые порции было бы просто неловко.

— Вот, — Владимир Ильич виновато развел руками. — Нельзя отказаться. Обидятся. От души послано.

Он нарезал свежий, ароматный, хрустевший корочкой хлеб, сыр, потом развязал, шурша пергаментом, бинт, охватывавший стакан, с вожделением и вместе с гордостью мастера-художника намазал варенье — полюбовался «фирменным» бутербродом:

— Пожалуйста!

Глеб Максимилианович почему-то именно сейчас подумал о том, что Ильичу доводилось есть и конину. Теперь он просто-напросто голоден. Очень голоден.

Между тем Ленин подложил в стакан гостя еще кусок сахару, а сам стал пить вприкуску.

— Что же вы, Владимир Ильич?! — запротестовал Кржижановский. — Мне такой сладкий, а себе...

— Да я уж так.

— Нет. Так не пойдет. Я не буду пить.

— Пейте. Ничего... Я как все...

Он жил, как все.

А всем теперь было несладко. Глеб Максимилианович знал это очень точно: в июне фунт хлеба стоил пять- шесть тысяч рублей, пуд ржаной муки — сто двадцать пять, пшеничной — двести пятьдесят тысяч.

За июль, август, сентябрь в Самарской, Саратовской губерниях, Татарской республике от голода и эпидемий погибло тридцать семь тысяч человек, в том числе двадцать одна тысяча триста детей. В Уральской губернии умерла четверть населения. В Пугачевском уезде — половина.

Погибают главным образом самые трудоспособные — от двадцати до сорока лет, причем больше мужчины. Процент смертности среди ученых втрое превышает процент смертности рядовых граждан... Голодание целого народа... Снижение роста детей. Падение веса новорожденных. Ослабление их жизнеспособности. Колоссальный рост наследственных заболеваний. Повышенная нервозность. Душевные болезни...

— Н-да... — мысленно возвращаясь к белогвардейскому анекдоту, рассказанному Глебом Максимилиановичем, произнес Ленин. — Они еще могут смеяться! Теперь, в эту пору! По поводу всего этого!.. А вот Герберт Уэллс не смеется.

— Вы имеете в виду его книгу?

— Не только. Но особенно и прежде всего, конечно, ее. — Ленин взял со столика возле часов принесенную из рабочего кабинета книгу, протянул Кржижановскому.

— «Russia in the Shadows», — прочитал Глеб Максимилианович. — «Россия во мгле».

— Может быть, правильнее перевести «впотьмах», «в потемках» или даже «во тьме»?

— Обнадеживающее название!

— Да! — подхватил Ленин. — Уэллс не скупится на мрачные краски. Но всемирно признанный писатель утверждает, вот, послушайте: «Не коммунизм вверг эту огромную, трещавшую по швам, обанкротившуюся империю в изнурительную шестилетнюю войну. Это дело рук европейского империализма... Мстительный французский кредитор, тупой английский журналист куда более повинны в этих смертных муках...»

— Крепко сказано! — Глеб Максимилианович задумчиво перелистал книгу. — Сам по себе приезд великого писателя в «Совдепию, где у власти рогатые чудовища большевики», весьма и весьма смелая демонстрация. Однако Уэллс не очень-то жалует марксистов.

— Куда там! — Ленин добродушно улыбнулся. — Всем нам достается на орехи. Даже научную добросовестность Маркса Уэллс третирует как «монументальный образец претенциозного педантизма». Мечтает вооружиться против «Капитала» бритвой и ножницами — написать «Обритие бороды Карла Маркса...».

— Не понимаю, что же тут смешного?

— А то, дорогой Глеб Максимилианович, что выдающийся художник Уэллс в своей книге неизменно побеждает Уэллса-публициста.

— Мне все же не ясно...

— Погодите. Что главное в его книге: нелепые наскоки на Маркса или признание того, что всюду, где развивается промышленность, возникает коммунистическое движение? «Марксисты, — заключает Уэллс, — появились бы все равно, даже если бы Маркс никогда не существовал...»

Стрелки часов сошлись, отмерив полночь. Тишина. Никого вокруг. Все домашние, верно, уже спали в своих комнатах. На соседнем стуле, пригревшись, жмурился пушистый рыжий кот и не мурлыкал больше, потеряв, должно быть, надежду выпросить что-нибудь со стола.

Владимир Ильич сходил на кухню, принес подогретый чайник.

— Но позвольте! — сразу напустился Глеб Максимилианович. — Вот тут Уэллс прямо говорит, что вы впали в «утопию электрификации». Не верит в ГОЭЛРО.

— И Рыков не верит, и Троцкий, а они считаются марксистами.

— Целая глава названа «Кремлевский мечтатель», и, если я не ошибаюсь, — Кржижановский подмигнул, — речь идет в вашей персоне!..

— Гм... И все же! Заслуга Уэллса в том, что он, словно истинный наш единомышленник, говорит миру: в России «рухнула социальная и экономическая система, очень схожая с нашей и теснейшим образом с ней связанная». Теперь единственно возможное здесь правительство — Советское.

Глеб Максимилианович подлил кипятку в оба стакана, вопросительно глянул на Ленина:

— Говорили, будто книга Уэллса вызвала на Западе взрыв негодования белогвардейцев всех сортов. Наши сиятельные и несиятельные изгнанники — Бурцевы, Трубецкие — будто бы рвут и мечут, объявляют ее вредной, предают анафеме...

— Еще бы! — Ленин усмехнулся.

— Горький рассказывал, что Черчилль выступил против Уэллса со специальной статьей в «Санди экспресс». Уэллс ответил — публично отстегал вдохновителя крестового похода на Советы.

— Вот видите! Работа Уэллса и полемика вокруг нее чрезвычайно полезны для распространения правды о нас, для успеха торговых соглашений, в том числе и тех, от которых зависит электрификация. Вспомните судьбу наших заграничных заказов на турбины и другое оборудование станций.

— Горы препятствий, — вздохнул Кржижановский. — Недоверие к нам, сомнения в нашей долговечности.

— А Уэллс высмеивает белогвардейские сказки о зверствах большевиков, утверждает, что коммунисты — порядочные люди, а их правительство — честно. Он прямо призывает к сотрудничеству с Советской Россией. Возьмите вот хотя бы страницу сто пятьдесят вторую. Или сто сорок пять — сто сорок восемь!.. Уэллс, не верящий в Маркса и видящий Россию в потемках, делает для ее освещения больше, чем марксисты Рыков и Троцкий с их «совбюрократизмом» и «сверхреволюционностью»...