Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

14.01.1990 Алма-Ата

После зимних каникул начал ходить к репетиторам – теперь я готовлюсь к поступлению в медицинский. Почему в мед? Я и сам хотел бы знать ответ. Наверное, потому, что с математикой у меня все плохо, а врачом я всегда заработаю на хлеб с маслом. Так говорит моя мама, а я с ней соглашаюсь, хотя понимаю в глубине души, что все это как-то… понарошку, черновик, что ли. Потому что я не вижу себя в будущем в белом халате, хоть убей. Я закрываю глаза – а меня там нет, в этой операционной, в халате и с отражателем на голове. А где я есть? Я бы с удовольствием пошел учиться на режиссера, но на них в Алма-Ате не учат, надо будет ехать в Москву. И что сдавать туда – черт его знает. Ладно, может и впрямь пока пойду в мед, пусть меня научат. Все равно поступать куда-нибудь нужно, чтобы в армию не идти. Одно утешает – в медицинском точно будет много красивых девок.

Чехов, опять же, писатель мой любимый, не гнушался ведь врачевать. Медсестры будут в меня влюблены. Трахаться будут со мной по первому требованию. Пациенты понесут в кабинет многочисленные букеты и тот самый хлеб с маслом и икрой, без которого я не останусь. Шучу, шучу.

Просто на самом деле не знаю, что мне делать дальше. В смысле хлеба с маслом, конечно, мама абсолютно права – даже сейчас в эпоху жесточайшего дефицита, когда магазины своей стерильностью все больше напоминают мое будущее место работы – операционную, наш холодильник всегда полон. Ну вот. Теперь два раза в неделю я хожу к репетитору по биологии, и два раза – к репетитору по химии. В биологии я, оказывается, понимаю все более-менее, а вот в химии дебил. Но репетитор мне говорит, что сделает из меня Менделеева – интересно будет на это посмотреть. Я теперь понимаю, насколько индивидуальные занятия с преподавателем отличаются от той клоунады, которая творится на наших уроках, хотя и химик, и биологичка у нас очень сильные. Но дело тут в другом – в школе, если ты пропустил что-то, потом уже не нагонишь, специально для тебя учитель на уроке объяснять ничего не будет. На следующий урок – уже новый материал, который ты тоже не сможешь усвоить без знания предыдущего, а завтра еще… и в результате с каждым новым уроком предмет ты знаешь все хуже и хуже. Так у меня и обстоит дело с математикой сейчас – я даже не стараюсь понять, что они проходят. С репетитором же в корне другое дело. Он не перейдет к следующему разделу, пока не убедится, что этот ты выучил на пятерочку.

До репетитора по биологии нее минут двадцать пешком всего от моего дома. А вот с химиком повезло намного меньше. Ехать мне к нему нужно через весь город, выше «Геологостроя», выше Охотской, где живет бабушка Наташа. Это уже вообще край географии, новый микрорайон. «Алмагуль» называется, или что-то в этом роде. Мой фехтовальный «пистолет» лежит всегда в правом кармане брюк, потому что выхожу я оттуда около восьми вечера, но пока никто не докапывался. Дома вокруг этой школы все новые, кое-где и недостроенные – арматура торчит, котлованы какие-то и огромный пустырь от входа в школу до дороги.

Из-за того, что до остановки далеко, приходится носить подштанники, которые я ненавижу. Короче, вторник и четверг – самые унылые дни. Да и вообще, что-то невесело стало жить в выпускном классе (нас, кстати, из девятого из-за реформы сразу перевели в одиннадцатый, а не в десятый). Совсем невесело, с прошлым годом не сравнить. То была Боткина, теперь вот репетиторы. Я не ною, я понимаю, что без них я в институт не поступлю: слишком велика разница между тем, что я знаю и тем, что я должен знать. А кто не ходит к репетиторам, сколько их? Сколько неучей выпускается из наших школ каждый год, интересно? Половина или больше? И куда они потом деваются?

15.03.1990 Алма-Ата

Вот и закончилась зима. Ура. То была самая обрыдлая зима в моей жизни. А вы знаете, зато этой весной я открыл для себя поэзию! Не так давно ехал в автобусе и увидел у кого-то на обложке журнала «Огонек» такие строки:

«Враг отступает. Жидкий свет зари,

Едва занявшись на Востоке мира,

Вползает в окна, норовя взглянуть

На то, что совершается внутри.

И, натыкаясь на остатки пира,

Колеблется. Но продолжает путь»

Написал какой-то Бродский. Впервые слышу это имя. Почему такие стихи мы не проходим в школе? Это совершенно другой язык. Я не говорю, что, например, Пушкин плох или неинтересен. Но вот это – как высшая математика после таблицы умножения, наверное. Я очень, очень впечатлен такой поэзией. Надо найти собрание сочинений этого Бродского. Как это я до сих пор не читал его и даже ничего о нем не слышал? Вчера вдохновленный тем куском, попробовал написать свое. И вот что вышло:

Март

Весь виноград градом помяло

в саду у меня в воскресенье.

В окнах на юго-восток

силуэты деревьев – кораллы.

Скоро апрель. Листок

мяты вялой

чай оросит ароматом весенним.

Горького перца росток

щиплет усталый марал.

Вечером выйду из хижины

зреть ренессансы природы.

Вон – муравейник ожил,

жук жаждет всползти на помет.

Мальчик, неровно остриженный,

предскажет мне порчу погоды.

Зонтик ему одолжил -

к даме с визитом пойдет.

Первый мой серьезный стих. Такая радость, что у меня получилась что-то по-настоящему неплохое. Хотя, если вы скажете, что оно бездарно, я не обижусь. Но писать стихи уже не перестану, так что вы еще обо мне услышите, когда я получу, как Бродский, Нобелевскую премию по литературе!

03. 04. 1990 Алма-Ата

Вчера у Николаевой был дэрэ, в субботу идем к ней праздновать. Начало апреля – это вам не изменчивый март с его еще пронизывающим ветром, грязными подтеками сугробов на теневой стороне улиц, холодной землей и голыми деревьями. Апрель – другое дело! Аромат березовых сережек, цветущего урюка и только что распустившейся сирени – какие там духи. И закатанных рукавов на рубашке. И тюльпанов, которые пахнут самой ароматной травой – вот что такое апрель! А я, пока суть да дело, написал второй стих, вот послушайте:

Весной – странные игры воображения.

Широким зрачком вцепившись в кору

какого-нибудь старого дерева,

желательно хвойного, лучше в сосновом бору, -

согласно теории отражения, -

кора цвет изменит. Зеленое стерео

с веток стекает на землю. Идешь по ковру

ярко-зеленой иллюзии. Усиленной

закрытием глаз и глубокими вдохами газа.

От этого тело теряет вес.

Избавившись от капиллярного стаза,

мозг упивается хвойной стеной,

вознесшейся, кажется до небес.

Нравится? По дороге на Медео сейчас именно так. На прошлых выходных с Ковешниковым и Русом шли пешком до города оттуда. И оттуда как раз я принес этот стих.