Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

За окном уже все было выстлано бурыми, а не желтыми листьями, какие бывают в сентябре и октябре. По ним нехотя били мелкие капли холодного ноябрьского дождя. Когда Нина Васильевна сказала, что Леонид Ильич Брежнев умер, Яса охватило почти то же самое чувство, как и два года назад во время развода родителей: чувство рухнувшего мира. Но такого горя и ощущения, что из легких в довершение ко всему еще и откачали кислород не было. Остаток урока Яс уже не слушал Нину Васильевну, которой сталинская закалка не позволяла отойти от учебной программы, а размышлял о том, что будет с его страной. И пришел к неожиданному для себя выводу, что страна в итоге переживет, раз уж он пережил развод мамы и папы. Брежнев, конечно, великий руководитель, но ведь и страна у них – самая сильная. Всех школьников все же отпустили после третьего урока, видимо, у директора школы хватило здравого смысла прекратить мучить и учеников, и учителей: ни те, ни другие обмениваться знаниями в этот день были не в состоянии.

Им с Андрюшкой было очень непривычно идти домой так рано. Целый день был свободен от школы и уроков, но радости от этого не было. На улице, в довершение ко всему, пошел мокрый снег, помешавший им как следует обсудить, что же будет дальше, так что Ясу пришлось думать об этом самому уже дома. Он включил телевизор, надеясь узнать что-то о смерти любимого им дедушки Брежнева оттуда, но кроме траурного концерта там ничего не шло. Ясу вспомнился его кокон. А сегодня такой же кокон, усиленный грустной музыкой на всех каналах и ненастной ноябрьской погодой накрыл всю их огромную страну. Яс выключил телевизор, достал из холодильника и разогрел на плите кастрюлю с супом, сел за стол и стал смотреть в окно на мокрые, редкие, тоже какие-то грустные снежинки, ожидая маму с работы.

Яс, конечно же, не разбирался пока ни в государственном устройстве СССР, ни в политических и экономических нюансах управления страной, но как тогда, два года назад, каким-то шестым чувством понимал, что дело – дрянь. Он посмотрел на точно такой же панельный пятиэтажный дом, только с синими балконами, ограничивающий их двор с другой стороны. Цветовой гаммой балконов советские архитекторы, видимо, подчеркивали разнообразие архитектурных форм своих прямоугольных детищ. Перевел взгляд на два круглых бачка с неровной надписью на каждом из них масляной краской: «Для пищевых отходов», стоящих напротив выхода из подъезда. Летом от бачков невыносимо воняло этими самыми отходами, а сейчас, с наступлением холодов, мимо них стало возможно ходить без рвотных позывов в желудке. Впервые в своей жизни Яс подумал о том, что не все так прекрасно в СССР, как говорят в школе, а до этого в их детском саду. Например, эти бачки. Или вот еще овощные ларьки, от которых тоже сильно воняло. И общественный транспорт, в котором год от года становилось почему-то все больше людей.

Яс загрустил еще больше. Он не ошибался сейчас, чрезмерно печалясь о смерти в общем-то очень старого и больного человека, которая все равно наступила бы, не сегодня, так завтра. Не это была настоящая причина его печали. Бессмертная душа, о существовании которой Яс в то время еще не знал, грустила не о смерти Брежнева, первого советского генсека, правившего страной относительно гуманно, о нет. Она печалилась о смерти страны, аналогов которой в мировой истории еще не было. О смерти эксперимента по всеобщему равенству на одной шестой части суши планеты Земля. Смерти братской семьи народов, населявших эту страну. Шамкающий, вконец уже дряхлый и, в последние годы своего правления, комичный, дедушка Брежнев был ее, как окажется впоследствии, самой благополучной и величественной страницей, пусть и с этими панельками с кухней в шесть квадратов и бачками у подъезда, будь они неладны. Но у девятилетнего мозга способность к анализу еще не настолько развита, чтобы это сформулировать. И поэтому Ясу просто было грустно.

Яс в то время конечно же, не знал горьких страниц истории своей страны. Их, неискаженных советским агитпропом, из советских людей в то время вообще знали единицы. Родившись на пике возможностей советской системы, он и понятия не имел, какую цену заплатили предки тех, у кого на красной обложке паспорта теперь гордо красовался серпасто-молоткастый герб.

Что он мог знать о миллионах, погибших от ран и голода во время Гражданской войны в двадцатые годы? О миллионах, погибших во время последовавших за ней сталинских переселений народов и репрессий. Единственная цифра, которая была ему знакома в те годы и которая также ужасала его шестилетний мозг своим масштабом была цифра в двадцать миллионов советских людей, погибших во время Великой Отечественной Войны, потому что в школе им ее впечатывали в сознание уже второй год перед днем Победы. Это была огромная цифра. Но для Яса она означала только одно – что на его родную страну сорок лет назад напал страшный враг, который победил уже все остальные страны в Европе, а их страну победить не смог. И теперь-то уже народ СССР и КПСС под руководством дедушки Брежнева подобного никогда не допустят!

Спустя много лет, живя уже не в СССР, а в независимом Казахстане, но сидя в том же самом городе у того же кухонного окна с видом на те же самые Алатау, он, оглядываясь на историю почившей родной страны, пришел к справедливому выводу, что сколько-нибудь по-человечески жить значительная часть народа СССР стала все же только при Леониде Ильиче. Народ СССР, захлебнувшийся вначале в крови революции, рухнувший затем в бело-красный террор и голод гражданской войны, подвергшийся репрессиям и переселениям в тридцатые, выстоявший каким-то чудом в мясорубке сороковых, испытавший все прелести кочевого быта на ударных стройках шестидесятых и поднятии целины, только при «Лёне», наконец, смог перевести дух. И семидесятые как раз и явились тем самым библейским днем отдыха, который в СССР был равен десятилетию. А в восьмидесятые все вновь стало плохо.

В классе на следующий день с утра у умудренных жизнью второклассников только и разговоров было, что о смерти Брежнева и о том, «как дальше будет». Но уже к следующей перемене, когда еще его один дружбан Жиенбаев распустил бант у Кирильченко и от этого ее тициановская коса расплелась, разговоры о будущем страны Яса сами собой затихли: жизнь понемногу входила в свое привычное русло. На следующий день, в субботу, сказали, что из-за похорон Леонида Ильича занятий в понедельник не будет, и Яс вместе со всеми остальными детьми от этой новости очень повеселел. Хоть они и вернулись совсем недавно с осенних каникул, и занятия даже еще толком не успели начаться, нежданный выходной – всегда праздник. Даже, если в этот день нельзя будет посмотреть ни одного мультфильма по телевизору. И Яс, оживленно обсуждая с Андрюшкой, чем бы его занять, вприпрыжку сбежал со школьного крыльца. Наташку же Кирильченко в этот день мама перевела в другую школу, так что больше ни ее, ни снов с ее участием Яс не видел.