Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Яс тоже улыбнулся. Как раз в этот момент он думал о том, как бы было хорошо, если бы Олеська Черняева сейчас тоже отдыхала бы с ними. Можно было бы на пляже как следует рассмотреть в купальнике все ее выпуклости, а потом… У него даже дыхание сбилось немного.

– Честно сказать, нет. Побаиваемся, – ответил он.

– Мы тоже боялись год назад. И правильно делали. Вот учись на моих ошибках – девчонкам это дело не нравится, хотя не думаю, что открою тебе Америку, – Андрюшка улыбнулся и подмигнул. – Так что и не начинайте даже. Для них нет ничего хуже, если какой-нибудь дебил подбежит, пока она стоит у доски и схватит за сиську или жопу. Во-первых, это больно, а во-вторых, перед другими девчонками взападлу. Даже, если нежно. Они только целоваться хотят, и чтобы никто из чужих не видел, ну это, я думаю, и так понятно.

– Понятно. Спасибо. Обещаем не повторять ошибок старших товарищей, – тоже улыбнулся Яс. – А как их раскрутить на поцелуи?

– Лучше всего собрать человек шесть, максимум – восемь. Чтобы самые близкие кенты были только, ну и девчонки, которые вам нравятся. Предложить им пойти в сквер посидеть на лавочках, чтобы не в школе. А в сквере уже, когда придете, предложите им сыграть в «бутылочку». Только не стесняться. Не ржать, как дебилы. Весело и уверенно предложите –спросят сначала, что за игра, потом немного помнутся, а потом согласятся. В сто раз лучше, чем за жопу у доски щипать, отвечаю!

– А что за «бутылочка»?

– Берете любую пустую бутылку, садитесь вокруг нее и крутите. На кого укажут два конца бутылки, те целуются. Целует тот, на которого укажет тонкий конец. Все просто.

– Понятно. Спасибо. Надо будет попробовать, – Яс улыбался и смотрел на море, чернеющее во все более сгущающихся сумерках и на уже заполнившие все небо звезды.

От всех этих разговоров кровь у него быстрее побежала по венам, и в шортах стал набухать полузабытый им на время отдыха отросток. Ясу хотелось целоваться со всеми девушками мира, чем больше, тем лучше. И трогать их при этом. Вдруг потемневшее за несколько минут небо прямо перед ними прочертила яркая красивая линия.

– Загадываем желание! – воскликнул Андрей. Разумеется, каждый из друзей знал, что говорить о нем нельзя, не сбудется. Оба зажмурили глаза.

Яс конечно же загадал поцеловать и потрогать Олеську Черняеву. Ну или еще кого-нибудь, если с Олеськой не получится, добавил он к желанию после секундного раздумья. Перестройка, Чернобыль и мир во всем мире его пока не волновали, а все остальное у него вроде уже было.

Их последний вечер в Албене закончился. Отправляясь в ванную на гигиенические процедуры, Яс уже предвкушал, как встретит другого, своего Андрюшку в Алма-Ате – сколько у него новостей! Завтра будут чемоданы, перелет в Москву, расселение не в «Космосе», а во вполне уже обычном «Измайлове» с отломанной ручкой в душе и кое-как положенным грязно-голубым кафелем. Яс только много лет спустя увидит логические связи между классом гостиницы и направлением их движения из- или в- родную страну. Он, конечно, немного огорчился, что они не побывают больше в «Космосе», но вскоре приятные раздумья о родном городе, бабушках, дедушках и горах не оставили в душе места для других мыслей. В гостях хорошо, а дома лучше. А на тот момент желая этому, болгарскому Андрюшке спокойной ночи, Яс, как обычно, не знал, что больше никогда в жизни его не увидит.

Деда Миша умер утром. Он пошел в туалет умываться, ему стало плохо, он упал на пол и через несколько минут был уже мертв. Это все, что знал Яс с мамой, когда они пришли на похороны. Дедушка умер три дня назад, но Яс узнал о его смерти только сегодня, в день похорон. «Наверное, опять не хотели, чтобы сильно переживал», – думал Яс в троллейбусе, сворачивая билет в тонкую трубочку. Он, любивший деда так сильно, как только может любить внук, выросший у него на коленях и не слышавший от деда ни одного грубого слова, сейчас снова почувствовал мягкое и неотвратимое прикосновение кокона. «Выкл». Эмоции и краски поставили в крайнее левое положение. Да, дедушка не матерился вообще, не только в адрес Яса, а вообще никогда, ни при каких обстоятельствах. Хотя нет, один раз он слышал, как деда Миша сказал слово «блядь» – когда на даче плоскогубцы сорвались с колючей проволоки, которую он перенатягивал на изгородь, и дед поранил большой палец до крови. Это было два года назад, уже после того, как он второй раз попал в больницу с микроинфарктом. Он после второго приступа сильно сдал, стал обидчивым и раздражительным, таким, как все остальные люди, и из-за ранения, наверное, дед не сдержался. Для Яса тогда это слово прозвучало в буквальном смысле, как гром среди ясного неба – с самых первых дней, которые он помнил, дед был для него образцом во всех отношениях и источником одних только добрых, ласковых слов. И так он вел себя не только с любимым внуком – для всех остальных людей, а особенно женщин дед оставался советской версией современного рыцаря без страха и упрека до последнего своего дня. Точнее сказать, рыцарем-ангелом, ведь летное прошлое одарило Михаила Егоровича еще и крыльями на эмблеме фуражки в придачу к его самому доброму в мире сердцу – Яс ни капли в этом не сомневался.

Они с мамой осторожно, даже с опаской, как будто это была не та квартира, где они жили все вместе много лет назад, и в которой Яс провел все свои дошкольные годы, переступили порог открытой настежь двери и зашли внутрь. В прихожей, коридоре и дальше, в зале, куда доставал взор, было много людей, но для Яса они сливались в некую обезличенную, хотя и живую массу. Он видел четко одну только бабушку, она стояла у окна в зале, рядом с гробом. На ее полной фигуре был черный крепдешиновый костюм: юбка и пиджак. Бабушка так любила яркие расцветки летом, что в ее гардеробе не было ни одного черного или хотя бы темного платья – пришлось надевать деловой и не вполне траурный костюм. На голове был повязан черный платок, четко очерчивающий, как карандаш художника ее лицо, сегодня рыхлое и бледно-серое с невыразительными потухшими глазами. Такими же бледно-серыми были и губы, которыми она беззвучно шевелила в ответ на непрекращающиеся слова соболезнований. Яс с мамой протиснулись сквозь строй расступившихся людей и прошли к ней в зал.

Тут, несмотря на жару снаружи, было прохладно – работал редкий еще в то время для СССР кондиционер, который бабушка прикупила совсем недавно, используя свои былые связи. Прохлада и полумрак из-за задернутых штор в комнате, где днем всегда летом было тепло и солнечно-просторно еще более усиливали внезапно случившуюся чужеродность этой, такой родной раньше комнаты. Даже зеркала были занавешены наволочками – непонятно, для чего? Ясу впервые случилось бывать в квартире с покойником. Тогда, три года назад, когда хоронили Вовку, они с Пашкой не заходили вовнутрь.