Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Да-да, — открыв пошире рот, пискнула Сюзанна, показав четыре проклюнувшихся нижних зубика.

Агнес повторила за ней этот лепет. Она часто ловила себя на том, что не может наглядеться на своего ребенка, не способна отвести взгляд от лица дочки. Зачем ей смотреть на что-то другое, если она может бесконечно разглядывать ушки Сюзанны, нежные, как раскрывшиеся бутоны розы, крылатый разлет ее крошечных бровок, шелковистые темные волосы, прилипшие к макушке, словно нарисованные кистью художника? Она воспринимала своего ребенка как самое совершенное и чудесное творение: нигде в мире еще никогда не появлялось столь безупречное создание.

— Ди-де, — изрекла Сюзанна и ловким, стремительным движением ухватилась за ложку, отчего размазня выплеснулась на стол, на ее личико, нагрудничек и на платье Агнес.

Взяв салфетку, Агнес вытерла стол, стулья, изумленное лицо Сюзанны, пытавшейся подавить обиженный рев, и в тот же момент вдруг подняла голову и принюхалась.

Влажный, густой и едкий запах наводил на мысль об испорченной пище или отсыревшем грязном белье. Она впервые почувствовал такой запах. Если бы запахи имели цвета, то этот мог бы иметь серо-зеленый оттенок.

Не выпуская из рук салфетку, она взглянула на дочку.

Сюзанна, завладев ложкой, ритмично барабанила по столу, с каждым ударом закрывая глаза, она плотно сжала губы, словно такое постукивание требовало от нее полнейшей сосредоточенности.

Агнес принюхалась к салфетке, к воздуху в комнате. Прижалась носом к своему рукаву, потом к сорочке Сюзанны. В поисках источника странного запаха она обошла всю комнату. Откуда же он исходит? Запах наводил на мысль об увядших цветах, или растениях, слишком долго пролежавших в воде застойного пруда, или же о промокшем, закисшем лишайнике. Неужели в доме что-то загнивало?

Она заглянула под стол, на случай, если собаки Гилберта притащили туда какую-то дрянь. Подбоченившись, она встала посреди комнаты и сделала глубокий вдох.

Внезапно она поняла две данности. Она не знала, как поняла их: просто поняла. Агнес никогда не сомневалась в своих озарениях, не озадачивалась вопросом, как они рождаются у нее в голове. Она принимала их, как человек может принимать неожиданный подарок, с доброй улыбкой и ощущением легкого удивления.

Она почувствовала, что ждет ребенка. К концу зимы в этом доме появится еще один малыш. Агнес давно знала, сколько детей у нее будет. Ей открылось прозрение: она видела, что возле ее смертного ложа будут стоять два ее ребенка. И вот уже о себе заявил второй ребенок, он подал свой первый знак, едва зародившись в ней.

И также она поняла, что новый запах, этот гниловатый запашок не связан с физической реальностью. У него иная природа. Он является знаком чего-то… чего-то плохого, чего-то неладного, какого-то расстройства в ее доме. Она почувствовала, что какое-то духовное смятение копится и разрастается, как проступающая зимой из-под штукатурки черная плесень.

Ее озадачила противоположная природа этих двух чувственных данностей. Ее словно тянуло в две разные стороны: в хорошую — к будущему ребенку, а в дурную — к затхлому запаху.

Агнес вернулась к столу. Все ее мысли сейчас сосредоточились на дочке. Неужели запах этой печальной таинственной материи исходил от нее? Припав к теплой детской шейке, она вдохнула. Неужели это ее запах? Неужели ее малышке, ее девочке угрожала какая-то таинственная накапливающаяся вредная сила?

Сюзанна радостно заверещала, удивленная таким вниманием и, пролепетав: «Мамма, мамма», — обхватила ручонками шею Агнес.

Агнес осознала, что длины детских рук пока не достаточно для полного объятия, поэтому ее сильные пальчики ухватились за плечи Агнес.

Агнес дотошно обнюхала всего ребенка, как собака, идущая по следу, словно стремилась постичь внутреннюю сущность дочери. От ее кожи и волос исходил легкий запах цветов груши, еще от нее пахло постельным бельем и недоеденной кашей. И больше ничем.

Она подхватила дочку под пухлую попку, сказав, что хорошо бы им найти ломтик свежего хлеба и кружку молока, хотя ее мысли больше занимал новый ребенок, свернувшийся внутри ее крохотным бутончиком, и она размечталась о том, как Сюзанна будет любить его, как они будут вместе играть и как он станет для дочки тем же, кем стал для нее самой Бартоломью, другом, спутником и союзником на всю жизнь. «Кто, интересно, родится: мальчик или девочка?» — мысленно спросила Агнес и, как ни странно, не уловила смысла ответа.

Придерживая Сюзанну, она отрезала ломтик хлеба и намазала его медом. Девочка уже сидела на материнских коленях за столом, Агнес хотелось держать дочку в непосредственной близости, на случай, если тот таинственный дурной запах усилится. Агнес продолжала что-то говорить, стараясь привлечь внимание дочери, уберечь ее от непредсказуемого мира. Слушая словесный поток, изливавшийся изо рта матери, ребенок выхватывал из него знакомые слова и громко, на свой манер повторял их: «Хлебушек, кружка, ножка, глазик».

Когда отец Сюзанны спустился к ним в комнату, они уже вместе пели детскую песенку, в ней говорилось о том, как вьют гнездо птички и жужжат над цветами пчелки. Агнес заметила, как он взял кружку, налил из кувшина воды и жадно выпил, потом налил себе еще пару кружек и также осушил их. Обойдя стол, он тяжело опустился на стул напротив них.

Агнес взглянула на мужа. Она вдруг осознала, что начала глубоко дышать, словно дерево, наполняемое ветром. Кислый влажный запах проявился вновь. Он стал сильнее. Он витал в непосредственной близости, перед ними. Запах исходил от мужа, как дымка, сгустившаяся над его головой серо-зеленым облачком. Странный запах тянулся за ним, окутывая его, как туманом. Казалось, он исходил прямо от его тела.

Агнес присмотрелась к мужу. Он выглядел как обычно. Или нет? Его бородатое лицо болезненно побледнело, стало пергаментно-белым. Набухшие веки прикрывали глаза, и под ними залегли красноватые тени. Взгляд его устремлен к окну, однако он туда не смотрит. Кажется, что он вообще ничего не видит. Его рука, лежавшая на столе между ними, словно лишилась жизни. Он похож на портретную копию, нарисованную на холсте, уплощенную собственную копию; похож на человека, чью душу высосали или украли прошедшей ночью.

Как же это могло произойти прямо у нее под носом? Как он мог впасть в такое состояние, а она ничего не заметила, никаких предостерегающих знаков? Были ли такие признаки? Она попыталась припомнить. Он стал спать дольше обычного, это правда, и больше времени по вечерам пропадал где-то в городе, в трактирах с друзьями. Уже давно он ничего не читал ей по вечерам, при свете свечи, в постели — она даже не припомнила, когда это было в последний раз. Давно ли они не беседовали по вечерам у камина, как прежде? Нет, беседовали, может, только реже, чем раньше. Но она же вечно занята: уходом за ребенком, делами по дому и в своем лекарственном огороде, с нуждающимися в ее помощи посетителями, да и сам он днем занимался с учениками, а по утрам бегал по отцовским поручениям. «Жизнь разводила нас постепенно, шаг за шагом, — подумала она, — а теперь в нем появилась странная отрешенность».