Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Ну что ж ты за бестолочь такая, — заявил ему Джон, когда он пролил немного эля на скатерть, — не можешь даже эля себе нормально налить, ха-ха, ты видел, Гилберт, какой он у нас недотепа?

Она замечала, что аура вокруг мужа становится все темнее, набирая ужасную зловонную мощь. Тогда ей хотелось дотянуться до него через стол, поддержать, положив руку ему на плечо. Ей хотелось сказать, я здесь, с вами. Но что, если ее слов будет недостаточно? Возможно, она не способна исцелить его безымянную боль? Впервые в своей жизни она вдруг осознала, что не знает, как помочь страждущему. Не знала, что делать. Да и в любом случае, она не могла тогда взять его за руку, не могла позволить себе этого в его родительском доме за общим столом. К тому же их разделял и сам стол, заполненный тарелками, кружками и подсвечниками. Элиза уже встала, чтобы собрать с блюда остатки мясной подливки, а Мэри еще упорно пыталась накормить Сюзанну, нарезав малышке мясо слишком большими кусками. В большой семье всегда так много дел и забот, ведь у каждого человека в ней свои, отличные от других, нужды и потребности. «Как же просто в таком случае, — подумала Агнес, начиная собирать тарелки, — не заметить боли и страданий одного из них, если страдалец молчит, держит все в себе, точно в плотно закупоренной бутылке, однако внутреннее давление нарастает и нарастает, и в итоге может произойти… что-то ужасное». Что именно, Агнес не знала.

Последнее время муж стал слишком много выпивать по вечерам, не в трактире с приятелями, а прямо в спальне, сидя за своим столом. Обрезая одно гусиное перо за другим, он ворчал, считая, что срезы получаются плохо. Одно слишком длинное, другое слишком короткое, третье слишком тонкое для его пальцев. Они расщеплялись, царапали бумагу и сажали кляксы.

— Неужели так трудно обеспечить человека нормальными перьями? — однажды ночью заорал он, швырнув в стену горсть испорченных перьев, чернильницу и скомканную бумагу.

Агнес сразу проснулась, как и испуганно захныкавшая Сюзанна. Взяв ребенка на руки и глянув на мужа, Агнес не узнала его: волосы всклокочены, лицо побагровело от ярости, рот скривился в пронзительном крике, а по стене перед ним расплывалась большая чернильная клякса.

Утром, оставив мужа спящим, она привязала на спину Сюзанну и направилась в сторону «Хьюлэндса», останавливаясь по дороге, чтобы собрать перьев, маковых головок и листьев крапивы.

Она нашла Бартоломью, следуя на звук глухих ударов. Он оказался в ближайшем загоне для скота, размахивал киянкой, забивая в землю опорный кол ограды: с каждым ударом кол с тихим треском понемногу погружался в почву. Брат огораживал участок для ягнят. Она понимала, что он мог бы, конечно, поручить такое дело одному из слуг, однако брату оно удавалось лучше всех: благодаря его росту, необычайной силе, целеустремленности и безгранично ревностному подходу к любой работе.

Заметив ее приближение, он бросил молоток. В ожидании смахнул пот со лба, поглядывая, как она идет к нему.

— Я принесла тебе подкрепление, — сказала Агнес, протягивая брату сверток с краюхой хлеба и сыром, сделанным ее руками в дворовой кухне на Хенли-стрит, она сама сварила его из овечьего молока и процедила через тонкую миткалевую салфетку.

Благодарно кивнув, Бартоломью взял сверток и сразу начал подкрепляться, не сводя взгляда с лица Агнес. Он приподнял оборку на чепчике Сюзанны и погладил пальцем ее сонную щечку. Но его взгляд быстро вернулся к сестре. Она с улыбкой смотрела, как он старательно пережевывал пищу.

— Что скажешь? — наконец изрек он.

— Ну, может, — начала она, — это и не особо важно…

Бартоломью с хрустом оторвал зубами хлебную корку.

— Выкладывай.

— Просто у мужа… — Агнес поудобнее пристроила Сюзанну, — бессонница. Он не спит по ночам, а потом не может встать утром. Ходит унылый и мрачный. Больше отмалчивается, если только не ругается с отцом. Ему стало ужасно тяжело жить. А я не знаю, что делать.

Как она и предвидела, Бартоломью обдумал ее слова, как обычно, склонив голову набок и устремив вдаль пристальный взгляд. При этом он продолжал жевать, желваки на его скулах напряженно сжимались и растягивались. Продолжая сосредоточенно молчать, он закинул в рот остатки хлеба с сыром. Проглотив последний кусок, Бартоломью громко вздохнул. Нагнулся. Поднял киянку. Агнес стояла в стороне от изгороди на безопасном расстоянии. Он сделал пару ударов — сильных и точных — по макушке опоры. С дрожью и содроганием сам столб, казалось, предпочитал быстрее скрыться в земле.

— Человеку, — сказал он, чередуя слова с ударами, — нужна работа. Подходящая работа.

Бартоломью проверил кол рукой и счел, что тот держится достаточно крепко. Он перешел к следующему колу, уже слегка заглубленному в землю.

— Он только и делает, что думает, — продолжил он, взмахнув киянкой, — все думает и думает, да без особого толка. Ему нужно приличное дело, нужно обрести стоящую цель. Не может же он всю жизнь служить мальчиком на побегушках для своего отца или бегать по городу, давая уроки. С такими мыслями, как у него, и свихнуться недолго…

Покачав рукой кол и явно неудовлетворенный его шаткостью, Бартоломью вдарил по нему киянкой еще пару раз, загнав его значительно глубже.

— До меня дошли слухи, — проворчал Бартоломью, — что отец там любит распускать кулаки, и особенно достается твоему латинскому умнику. Это правда?

— Сама я не видела, — вздохнув, призналась Агнес, — хотя не сомневаюсь в правдивости таких слухов.

Вновь подняв киянку, Бартоломью уже хотел сделать новый удар, но вдруг замер.

— А он когда-нибудь срывал злость на тебе?

— Никогда.

— А на ребенке?

— Нет.

— Ежели он посмеет поднять руку на кого-то из вас, — грозно начал брат, — ежели он хотя бы попытается, то…

— Знаю, знаю, — с улыбкой прервала его Агнес, — но, по-моему, он не осмелится.

— Гм-м, — пробурчал Бартоломью, — надеюсь, что так.

Он бросил молоток и подошел к сложенным в кучу кольям. Выбрав один из них, он оценил его весомость, крепость и прямизну.

— Трудно человеку, — не глядя на сестру, заметил он, — жить в тени такого жестокого дикаря. Даже если ему выделили отдельное жилье. Да, трудно жить. Трудно найти свой путь в этом мире.

Агнес кивнула, на мгновение онемев от потрясения.

— Я не осознавала, — наконец прошептала она, — как это тяжело.

— Ему нужна работа, — повторил Бартоломью и, взвалив кол на плечо, направился к ней, — и еще, похоже, убраться подальше от такого папаши.

Агнес отвернулась, посмотрела на дорожку, на лежащую в тени собаку с вываленным розовым языком.

— Я вот подумала, — начала она, — что, возможно, Джону выгодно наладить дело где-то в другом городе. Может, в Лондоне.