Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Бартоломью вскинул голову, прищурил глаза.

— В Лондоне, — медленно повторил он, словно пробуя на вкус это слово.

— Для расширения его торговли.

Брат помедлил, потерев рукой подбородок.

— Кажется, понял, — сказал он, — ты имеешь в виду, что Джон может на какое-то время послать кого-то в этот город. Доверенного человека. Возможно, сына.

— Точно, на время, — кивнув, согласилась Агнес.

— А ты поедешь с ним?

— Конечно.

— Тебе хочется уехать из Стратфорда?

— Не сразу. Мне хотелось бы подождать, пока он там устроится, подыщет жилье, и тогда мы с Сюзанной поедем к нему.

Брат с сестрой обменялись задумчивыми взглядами. Сюзанна за спиной Агнес поерзала, тихо всхлипнула и продолжила спокойно спать.

— Лондон не так уж далеко, — сказал Бартоломью.

— Верно.

— И многие отправляются туда на поиски работы.

— Тоже верно.

— Наверное, там больше возможностей.

— Да.

— Для него. Для его занятий.

— По-моему, больше.

— Он сможет найти себе место по душе. Подальше от отца.

Агнес коснулась заостренного конца кола, что держал Бартоломью, и пару раз обвела вокруг него пальцем.

— Не думаю, что Джон прислушается в таком деле к совету женщины. Вот если бы какой-то партнер навел его на эту мысль… кто-то, заинтересованный в его успехе, в его поставках… да чтобы все выглядело так, будто эта идея пришла в голову самому Джону, то…

— То он ухватится за эту идею, — закончил за нее брат и, положив руку ей на плечо, спросил: — А ты не будешь против, если он… уедет раньше вас? Ведь ему там явно понадобится какое-то время, чтобы добиться приличного положения.

— Конечно, я буду беспокоиться, — призналась она, — и очень сильно. Но что еще я могу сделать? Он не может продолжать так жить. Если Лондон поможет спасти его от страданий, то именно этого я и хочу.

— Вы могли бы вернуться сюда, — он нацелил большой палец в сторону «Хьюлэндса», — на время, ты с Сюзанной, тогда…

— Джон никогда на это не согласится. — Агнес покачала головой. — К тому же вскоре нас станет больше.

— Что ты имеешь в виду? — озадаченно произнес Бартоломью. — У вас будет второй ребенок?

— Да. К концу зимы.

— Ты уже сказала ему?

— Пока нет. Подожду, пока все не уладится.

Бартоломью кивнул и, мягко приобняв сестру за плечи своей мощной рукой, одарил ее одной из своих редких широких улыбок.

— Я попробую найти Джона. Знаю, где он обычно выпивает. Схожу туда сегодня вечером.

Агнес сидела на полу возле постели Джудит, держа в руке влажную салфетку. Она просидела так всю ночь, не вставая: без еды, без сна и отдыха. Мэри удалось лишь уговорить ее немного попить. Огонь в камине разгорелся так жарко, что щеки Агнес покрылись красными пятнами, выбившиеся из-под чепца волосы влажными спутанными прядями змеились по ее шее.

Мэри видела, как Агнес время от времени окунала салфетку в миску с водой и обтирала лоб, шею и руки Джудит. Она тихо бормотала что-то, стараясь ободрить и успокоить дочь.

Мэри сомневалась, что девочка слышала ее. Лихорадка Джудит не унималась. Бубон на ее шее стал таким большим и натянутым, что, казалось, мог вот-вот прорваться. А тогда все будет кончено. Девочка умрет. Мэри знала это. Возможно, это случится сегодня глубокой ночью, в самое опасное для такой болезни время. А может, завтра, или даже послезавтра. Но случится обязательно.

И с этим уж ничего не поделаешь. Так же Бог забрал и трех ее дочерей, две были еще совсем малышками, и Джудит заберут у них. Им придется с ней расстаться.

Агнес, заметила Мэри, сжимала вялые пальчики девочки, словно пыталась удержать ее в жизни. Она хотела бы удержать ее, вытащить из этого лихорадочного забытья одной силой воли, если бы могла. Мэри понимала такой порыв — она чувствовала его; она сжилась с ним; он вошел в ее плоть и кровь раз и навсегда. Как много раз она сама сидела у постели своих детей, стараясь удержать их, вернуть к жизни. Все тщетно. То, что дано, может быть отнято, в любое время. Жестокое опустошение поджидает за каждым углом, в сундуках, за любой дверью: оно может наброситься в любой момент, как вор или разбойник. Главное, всегда быть настороже. Не думать, что ты в безопасности. Нельзя принимать как должное то, что сердца твоих детей нормально бьются, что они живы-здоровы, пьют молоко, гуляют, болтают и улыбаются, спорят и играют. Ни на миг нельзя забывать, что их могут забрать, вырвать из твоих рук в мгновение ока, унести неведомо куда, как пушинки с семенами чертополоха.

В глазах Мэри скопились слезы, к горлу подступил комок. Со слезами на глазах смотрела она на волосы Джудит, еще заплетенные в косу, на очертания ее лица, на тонкую шейку. Как же вся эта родная красота может исчезнуть? Неужели скоро им с Агнес придется обмывать это тело, расплетать косу, готовить ее к похоронам? Быстро отвернувшись к столу, Мэри нервно поправила салфетку и принялась переставлять с места на место кувшин, кружку и тарелки, все, что под руку попадалось.

Элиза, сидевшая за столом, подперев подбородок рукой, прошептала:

— Наверное, я все-таки должна написать письмо. Как вы думаете, мама?

Мэри взглянула на тюфяк, где сидела Агнес с опущенной головой, словно молилась. Целый день Агнес не позволяла Элизе написать отцу Джудит.

— Все будет хорошо, — только и твердила она, продолжая все быстрей и быстрей растирать травы в ступке, пытаясь влить в рот Джудит ложку настойки и отвара или втирая целебную мазь в ее кожу, — не надо беспокоить его. В этом нет необходимости.

Опять посмотрев на Элизу, Мэри еле заметно кивнула. Она видела, как Элиза, сразу пройдя к буфету, достала из ящика перо, бумагу и чернила; именно там хранил их ее брат, когда жил дома. Сев за стол и окунув перо в чернила, девочка немного подумала и начала писать.

«Дарагой брат,

С сажаленеем саобчаю тибе, што твоя дочка Джудит сильна тяжело бальна. Палагаем, не долга уж ей асталось. Пажалста, приежай к нам, ежели сможишь. И пабыстрей.

Удачи тебе и благаполучия, любимый братиц.

Твоя любящая систра,

Мэри расплавила сургуч над свечкой; она заметила, что Агнес увидела, как они запечатали сургучом сложенный лист бумаги. Элиза написала на лицевой стороне адрес жилья, снимаемого ее братом, потом Мэри взяла письмо и ушла с ним в свой дом. Она нашла нужную монетку, открыла окно на улицу и, позвав проходившего мимо парнишку, поручила ему отнести письмо в трактир на выезде из Стратфорда, добавив, чтобы попросил хозяина отправить его как можно скорее в Лондон ее сыну.

Вскоре после того, как Мэри ушла искать монету и звать прохожего, Хамнет начал просыпаться. Он полежал немного под простыней, задумавшись о том, почему все вдруг стало каким-то странным, почему все окружающее воспринималось им в искаженном виде, почему пересохло во рту и так тяжело на сердце и откуда взялась боль в голове.