Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

– Чи я ему была не гладка, чи не пахла! – возмущалась Глаша.

«А что, если Семка узнает? – беспокоился между тем Андрей Сидорович, собираясь в гости. И сам успокаивал себя. – Не узнает!»

Жена уже и не спрашивала, куда это он так готовится. Правда, на невестку не подумала.

Узнал не только Михаил, но и вся Млынка. Узнали сыны, их невестки.

Михаил едва к своей хате стал подходить, а уже досужие кумушки его перехватили.

– Ты, Мишка, не слыхал еще, как твой батько, в твоем доме, на твоей кровати с Глашкой игрался!

– С Глашкой? А кто же его пустил? – не сразу сообразил, в чем дело, Михаил.

В какой-то момент он таки подумал, а не Зоя ли тому виной, а не она ли перед отцом хвостом вертела. Но не стал впрямую спрашивать у жены, а сходил к Глаше, выпил ее самогонки.

– Не, жинку твою не подозревай, – сказала она, – прибежала ко мне, дрожит, вся в слезах. Свекор, говорит, мне покоя не дает…

Короче, Глаша расписала ему случившееся в таких подробностях, что с той поры Михаил вообще перестал захаживать в родительский дом. Только на похоронах у матери и побывал.

Зоя Григорьевна сама не знала, чего вдруг стала вспоминать о событиях двадцатилетней давности. Но потом вдруг ее осенило: именно в этом месяце двенадцать лет назад умерла свекровь. А от воспоминаний о ней вон куда веревочка потянулась.

«Надо будет пирожков испечь, да по домам разнести, пусть люди ее помянут!»

Или так совпало, что день смерти свекрови, а вспоминается свекор. А вдруг это из-за нее он решил уйти в монастырь? Почему-то раньше она старалась об этом не думать. Выходит, Зоя своим поступком изменила жизнь Андрея Гречко. Хотя всего лишь защищала себя, свою семейную жизнь… Никто ее в том никогда не упрекнул. Сам Михаил об отце не вспоминал, будто отрезало. Интересно, вымолил Андрей Гречко жизнью в монастыре прощение для себя?

Произошло это неделю назад. Люба назначила встречу Дмитрию на берегу речки. Послала к нему с поручением Гришку, взяв с хлопца клятву, что тот никому об этом не скажет.

Солнце только повернуло на полдень, а девушка, поскольку мать тогда еще лежмя лежала, сказала в ее негнущуюся спину:

– Видела Салтычиху – с дядькой Федором мимо проезжали – она говорила, чтобы мы за медом приехали.

Материна спина в ответ на ее слова не шелохнулась, но Люба для себя это объяснила так: молчит, значит, разрешает.

Это было правдой. В том, что материна кума и в самом деле проезжала мимо, когда Люба стояла у калитки. Она и крикнула: мол, как раз недавно мед качали, и ждут, что Гречки обменяют их пахучий товар на свой пьяный. Смеялась.

Зоя Гречко считалась в станице лучшей виноделкой. По ее просьбе несколько лет назад муж привез из одного греческого поселения – на этот раз купил! – несколько корней винограда, которые Зоя Григорьевна успешно развела. Потом понадобились бутыли, которые Михаил Гречко уже покупал на ярмарке.

При этом Михаил Андреевич просьбы жены выполнял беспрекословно, потому что к тому времени уже понял, как может пополняться домашняя казна за счет вина. Даже атаман признавал:

– Такие вина, как у Зои Гречко, только во дворце и пивал.

Причем, он ничуть не лукавил, потому что в свое время Иван Федорович служил в Его Императорского величества конвое. Должно быть, немало впечатлений осталось у атамана Павлюченко о том времени, но он не любил об этом рассказывать, как будто давал клятву, не разглашать увиденное и услышанное.

Зое Григорьевне нравилось разливать вино в емкости разной формы. В чем только вино не хранилось: и в бочонках дубовых, и в глиняных кувшинах, и в бутылях из темного стекла. На стене подвала, который со временем пришлось удлинить чуть ли не на пол-участка, висел обычно факел, который зажигали, спускаясь за вином. Свет факела играл на бутылках и на металлических ободах бочек и веселил взгляд даже детей, которые не пили вино, но в подвал спускаться любили.

Продавать вино возили особой подводой. Для того и лошадь имелась особая: та, что ни при каких обстоятельствах без приказа бег не ускорит, и будет везти хрупкий товар ровно и неспешно, аккуратно в сено упакованный.

Когда за овсом приезжал барон Шпигель, Зоя Григорьевна не могла не похвастаться своим хозяйством и дала на дорожку выдержанное вино, от которого барон приходил в восхищение.

– Сколько же в нашей области, – говорил он, – по-настоящему талантливых людей. Работящих. Знатоков своего дела. Да если бы нам не мешали мирно трудиться, мы могли бы весь свет обуть-одеть, накормить-напоить…

– И отвезти, куда захочешь, на хороших лошадях! – поддакивал Михаил Андреевич.

Барон смеялся.

– Вот, еще и тех, кто может пошутить и оценить хорошую шутку.

Михаил Андреевич тоже женой гордился. Правда, в глубине души кое-что он ставил ей в вину. Не по-женски упряма, все делает по-своему, детей не захотела рожать много. Сказала, что троих хватит, и как отрезала.

Однако, при том, предложи бы кто Михаилу Гречко поменять свою жену на какую-нибудь местную красавицу, ни за что бы не согласился. И даже не потому, что в церкви с Зоей венчался, а потому, что не представлял себе жизни без нее.

Но все же ворчал.

– Зоя, с твоей легкой руки я уже не казак, а торговец. Может, мне не ездить более в поле, не сеять пшеницу и овес, а засадить все виноградом, закупить побольше бочек да пресс, виноград давить, да устроить винокуренный завод?

– Нет, – качала головой Зоя Григорьевна, – никакого завода я не хочу. И пресса тоже. Виноград руку любит…

– Ага, мою руку! – хмыкал муж, который к тому времени как следует, наловчился давить руками виноград и засыпать его в бочки для брожения.

Неужели жинка так и будет лежать, забыв о том, что уже пора и виноград собирать? Зоя Григорьевна заняла под него пол-огорода, так что картошки едва-едва для себя хватало. Но, в случае чего, купить лишний мешок было гораздо дешевле, чем, к примеру, пару бутылок хорошего вина, так что, как ни крути, а виноград все же по доходности стоял на первом месте.

Короче, мать лежала, отец был в поле, а Люба, оставленная на хозяйстве, воспользовалась моментом, чтобы не только не вызывая ни у кого подозрений уйти из дома, но и встретиться с любимым, поговорить так, чтобы никто не мешал. Она не сомневалась, что он обрадуется. Кому из хлопцев не будет приятно слышать, что девушка готова идти за ним на край света, не боясь ничего, даже бедности.

Люба с помощью Гришки запрягла кобылу Варьку, – брата оставила, убираться в конюшне, потом погрузила на подводу бочонок с вином, но обещала по возвращении брату помочь.

– Ты ж смотри, недолго! – требовательно сказал он. За такое поручение, какое он выполнил, сестрица вполне могла сама управиться в конюшне, а его отпустить на рыбалку.