Сергей Коняшин - Последний рубеж

Незадолго до их майского похода в горы он выточил его на заводе «Красный двигатель», где три раза в неделю после школы подрабатывал слесарем. Он хотел сделать ей сюрприз после возвращения в город, но сначала помешала дурацкая ссора, затем – начало войны. Вчера он захватил колечко, чтобы подарить на прощание в конце их встречи, но немецкая бомбёжка нарушила эти планы.

«Ничего страшного, – подумал Андрей, – оставлю себе как талисман. Пусть будет дело, ради которого нужно всё преодолеть и вернуться!» Он аккуратно погладил пальцами мягкую Полинину ладонь, запоминая её лёгкую нежную теплоту, и, стараясь не шуметь, двинулся к выходу.

– Андрей, – в утренней тишине прозвучал за спиной напряжённый голос.

Он обернулся, и их взгляды встретились. Полина попыталась привстать, но Андрей жестами показал, что этого делать не нужно.

– Уже уходишь? – насторожённо спросила она, с удивлением разглядывая фланку и матово поблескивающую пряжку со звездой и якорем на новеньком ремне.

Андрей вернулся к кровати и снова сел на стул. Он посмотрел на Полину с ласковой нежностью горячо влюблённого человека, досадливо сжал губы и кивнул:

– Пора, к сожалению…

– Мне будет здесь очень плохо без тебя. Не хочу, чтобы ты уезжал.

– Возьми на память вот это, – Андрей вложил в её ладонь кольцо. – Если будет совсем грустно, посмотри на него и знай, что где-то далеко я каждую минуту думаю о тебе.

Полина примерила кольцо и тихо произнесла:

– Велико.

– Моя вина, – улыбнувшись, признался Андрей. – Хотел сделать неожиданный подарок, поэтому не спрашивал твой размер. Точил на глаз.

– Не беспокойся… – ободрила его Полина. – Я повешу его на шею. Мне всё равно, где носить. Лишь бы знать, что оно от тебя.

Андрей склонился над кроватью, крепко поцеловал её в сухие горячие губы и, едва справляясь с отчаянием в груди, вышел из дома…

В кабинет Холостякова тихо, но очень настойчиво постучали.

– Войдите! – не поднимая глаз и не отрывая остро подточенного ярко-красного карандаша от карты, крикнул Георгий Никитич. Он размечал боевые позиции немцев в Новороссийске в соответствии с последними данными разведки.

Дверь напряжённо скрипнула, послышались тяжёлые шаги.

– Каперанг Холостяков, если не ошибаюсь? – прошелестел вкрадчивый голос.

Георгий Никитич поднял глаза и увидел полковника Особого отдела НКВД, придирчиво задававшего ему вопросы на совещании у Котова.

– Так точно! – удивлённо ответил он. – Чем обязан?

– Моя фамилия Буров, – представился особист, выдавливая из себя дежурную улыбку. – Сами знаете, из каких я органов. И вот по долгу службы добрался и до вас. Позволите на пару слов?

Холостяков коротким приглашающим жестом указал на стул для посетителей перед столом.

Он не любил особистов. Не только из-за того, что по ложному доносу провёл два года в лагере в конце тридцатых годов, но и потому, что всегда остро чувствовал неуклюжую фальшь и неискренность в их словах.

Буров мешковато опустился на стул, положил потёртый кожаный портфель на край стола и небрежно протянул Холостякову бледную руку. Георгий Никитич лучше рассмотрел его. Это был невысокий толстый и не по годам обрюзгший мужчина. Его сутулая фигура и размашистые жесты выдавали человека нестроевого, но маленькие въедливые глазки и циничная ухмылка говорили о качествах, видимо, способствующих карьере.

– Добро пожаловать, товарищ полковник! Но должен предупредить, что у меня не очень много времени, – сказал Холостяков, пожимая руку непрошеному гостю.

Вялость рукопожатия и липнущая мягкость ладони дополнили неприятное впечатление. Замечая, что особист не спешит переходить к делу, Георгий Никитич добавил:

– К сожалению, меня никто не предупредил о вашем визите.

– Это правильно. Чем меньше о нас знают, тем лучше… – с поддельным, одинаковым у всех особистов смешком ответил Буров. – Строго говоря, у меня к вам всего два коротких вопроса. Я недавно получил назначение в ваши края. Поэтому, во-первых, просто хотел познакомиться. Кстати, меня зовут Василий Николаевич. Надеюсь, нам предстоит долго служить вместе, поэтому давайте сразу дружить.

– Всегда к вашим услугам, товарищ полковник. А что во-вторых?

– Другой вопрос более конкретный. Только не удивляйтесь. Скажите, вы полностью уверены во всех своих людях? Не замечаете у кого-нибудь слов или поступков, которые можно толковать двояко?

– О чём вы? – не понял Холостяков.

– Я о предателях и шпионах, – пояснил, неестественно вздохнув и усмехнувшись, Буров.

– У вас есть основания подозревать кого-то из моих подчинённых?

– Если бы кого-то из ваших подчинённых подозревал я, он бы уже давно давал показания в моём кабинете, товарищ каперанг. Как вы знаете, у меня есть полномочия арестовывать любого, – самодовольно произнёс Буров. – Я спрашиваю: вы сами кого-нибудь подозреваете?

– Нет! – твёрдо ответил Холостяков. – Я уверен в каждом из своих людей.

– А это зря, – надменно заметил особист. – Помните второе июля? Думаете, обошлось без немецких осведомителей в наших рядах?

В памяти Георгия Никитича всплыли тяжёлые воспоминания. 2 июля 1942 года оказалось вписано в боевую историю Новороссийска жирными чёрными буквами. Ранним утром он в сопровождении секретаря горкома осматривал подвал Дворца пионеров, куда намеревался перенести командный пункт противовоздушной обороны, когда бетонные стены подземелья внезапно затряслись крупной дрожью, с потолка посыпалась цементная пыль. Снаружи донеслись тяжёлые раскатистые разрывы. Стало ясно, что наверху разрываются авиабомбы, но сирены воздушной тревоги не было.

Каперанг сломя голову выскочил на улицу, ожидая увидеть несколько случайно прорвавшихся «юнкерсов», но открывшаяся картина поразила его – почти всё небо было тесно забито фашистскими бомбардировщиками, и от каждого тянулись длинные косые пунктиры сбрасываемых бомб. Мощные взрывы сотрясали город, поднимая облака дыма и пыли. В море круто вздымались и медленно опадали молочные столбы вспенённой воды.

С огромной задержкой воздух распорол треск русских спаренных авиационных пулемётов. Где-то совсем рядом начали бить зенитки. Частые оглушительные удары толчками зазвенели в ушах, но тут же в запоздавший лихорадочный лай орудий врезался тонкий дребезжащий звук быстро приближавшегося самолёта. «Юнкерс» спикировал прямо на Дворец пионеров, и обесцвеченные дневным солнцем трассы зенитных снарядов, вылетевшие ему навстречу, беспомощно провалились в сияющую синеву неба мимо чёрного корпуса.

Прямо перед Холостяковым, тяжело колыхнув воздух, вырос высокий столб бомбового взрыва, взвившего в небо густой фонтан сухой земли и камней. Пыльная серая пелена, внезапно ударившая в глаза, стала последним, что Георгий Никитич увидел в тот день. Очнулся он лишь спустя сутки в госпитале.