Сергей Коняшин - Последний рубеж

Вильгельм вынул из кармана всё ещё спущенных брюк фотографию девушки, вскользь полюбовавшись ею, показал Энделю и сказал:

– Моя малышка Маргрет. Никак не дождусь, когда мы, наконец, дойдём до паршивой кавказской нефти и нас отпустят домой. Тогда пусть крепче держится за спинку кровати, когда я вернусь и покажу ей всё, на что способен. Не зря же мы так усердно тренируемся на русских самках… – рассмеялся он, небрежно толкая ногой мёртвую девушку, в груди которой продолжал торчать штык-нож.

Тем временем последний из немцев встал на ноги и, обращаясь к Мэри, крикнул через подвал:

– Эй, Рудольф, похоже, твоя очередь! Что сидишь?

– О нет! Спасибо! – махнул рукой Эндель. – Мне сейчас так плохо, что я бы предпочёл скорее поехать в госпиталь.

– Ну, как хочешь, – ухмыльнулся тот, вытаскивая пистолет и наставляя его в голову забившейся в угол девушки.

– Хотя нет, оставь мне её! – быстро среагировал Мэри, пытаясь выдавить такую же мерзкую улыбочку, какими фрицы обменивались друг с другом. – Только, если можно, я бы предпочёл делать это без посторонних глаз.

– А-а, салага! – рассмеялся Вильгельм, закашлявшись после долгой глубокой затяжки. – Ну ничего, ещё немного повоюешь и поймёшь, что боевых друзей стесняться не стоит. Ладно, давай быстро! Ждём тебя у машины, – добавил он, щелчком отбрасывая искрящийся окурок.

Когда фашисты ушли, девушка безразлично взглянула на Энделя затравленным взглядом, в котором читались лишь ненависть и обречённость. Она сидела возле стены, прижимая колени к груди и руками пытаясь прикрыть наготу. Лохмотья разорванной одежды валялась вокруг.

Превозмогая боль в ранах, Мэри встал, стащил пёструю маленькую блузку с убитой матери и, подойдя к девушке, протянул ей. Та, недоверчиво взглянув на него, быстрым вороватым движением схватила блузку и завернулась в неё, растерянно натягивая короткие пόлы то на грудь, то на бёдра. Эндель подобрал с забрызганного кровью одеяла кусок юбки, сильно намочил его шнапсом из фляжки, оставленной ему командиром разведотряда, сел рядом и, мягко взяв девушку за подбородок, начал осторожно протирать глубокую ссадину на её лбу. При первом прикосновении, когда спирт обжёг рану, она вздрогнула, по-прежнему не издавая ни звука и испуганно глядя на непонятного ей человека в немецкой форме. Вытерев кровь, Мэри положил возле коленей девушки фляжку со шнапсом и галеты, молча развернулся и не оглядываясь вышел из подвала…

Октябрьская Станичка наполнялась свежим запахом прохладной осени. На обезлюдевших улицах было слякотно и промозгло. Близкое море дышало тяжёлой влажностью. Анна Васильевна с Ваней собирали в высокой траве последние, осыпавшиеся с уже голых веток, яблоки. Продуктов в подвале с каждым днём становилось всё меньше, и эти небольшие кислые яблоки – последний подарок трудного страшного лета – кое-как выручали их. Полина развешивала свежевыстиранное бельё посреди просторного двора.

Необъятно голубело утреннее незаволочённое небо. В нём стояло низкое, без лучей рассветное солнце, не оставлявшее никаких следов на поверхности пепельно-серого моря. Прибойная волна с ласковым шумом билась в угрюмый берег, отрывисто перекатывая в пузырящейся пене круглые отполированные камни. Над водой в текучем воздухе кружились и базарно скандалили чайки. До Полины доносился их резкий, далеко слышный визг. Они подолгу висели над волнами в потоках ветра, нацеливая загнутые клювы на неосторожных рыб, на бреющем полёте выдёргивали добычу из воды и с протяжными криками гонялись друг за другом, разрывая улов прямо в воздухе. От их шумного балагана медленно отплывала, возмущённо крутя короткими тонкими шеями, стая угольно-чёрных диких уток.

Вдали со стороны города на просёлочной дороге показалась группа немецких солдат. Они шли по направлению к Мысхако, но, заметив во дворе дома Полину, свернули в виноградники и быстрым шагом пошли к Станичке.

Смеясь и шутливо переругиваясь между собой, фрицы пнули старую скрипучую калитку и вошли во двор. Их было семеро. Убедившись, что перед ними только две женщины и мальчик-подросток, немцы закинули автоматы за спины и, подойдя к Полине, окружили её со всех сторон.

Девушка попыталась выскользнуть из замкнувшегося круга, но ей не позволили. Один, схватив её за талию, попытался подтащить к себе. Полина наотмашь ударила его в лицо. Разозлённый солдат в бешенстве прошипел что-то по-немецки и схватил её за горло. Полина громко закричала, сильно ударила его коленом в пах и, оттолкнув от себя, начала отбиваться от остальных.

Анна Васильевна, наказав Ване оставаться возле яблонь, схватила с земли старые ржавые вилы и с громким воплем бросилась спасать дочь. Один из фашистов выхватил из кобуры пистолет и несколько раз выстрелил в её сторону. Пуля пробила женщине колено, и она, выронив вилы, подкошено упала посреди двора.

– Оставьте её! Умоляю вас! – без конца кричала Анна Васильевна, корчась от боли на холодной земле, но её вопли и испуганный плач Полины лишь веселили фашистов.

Избив девушку так, что она перестала сопротивляться, немцы схватили её за волосы и поволокли в дом. Ваня, растерянно наблюдавший за всем этим из-под яблонь, выскочил в центр двора, подобрал выроненные матерью вилы и бросился вслед за гитлеровцами.

Он взбежал на крыльцо, когда фашисты уже почти затолкали Полину внутрь, и успел ткнуть длинными зубьями в спину последнего. Однако его сил не хватило, чтобы причинить серьёзный ущерб немцу. Тот, громко взвыв от неожиданной боли, круто развернулся и с яростью выбил вилы из Ваниных рук. Мальчик бросился на него с кулаками, но гитлеровец сильно ударил его по голове. Ваня, потеряв равновесие, упал на четвереньки. В ту же секунду немец с размаху пнул его ногой в живот, и мальчишка, проломив старые гнилые перила, слетел с высокого крыльца. Он упал спиной прямо на высокое острие сухого пенька, и длинный деревянный зубец вылез из его груди.

Анна Васильевна, издав истошный грудной рёв, из последних сил поползла к сыну, еле волоча по земле ногу с кровоточащей раной. Ваня, выгнув тонкую шею, неотрывно смотрел на медленно приближающуюся мать и широко открывал искривлённый судорогой рот, то ли ловя воздух в пробитые лёгкие, то ли силясь закричать. Однако вместо звука из его горла вырывались лишь пузырящиеся струи клокочущей крови, которые растекались по одежде, сбегали на землю и собирались под пеньком в широкую тёмную лужу.

Когда Анна Васильевна доползла до сына, тот был уже мёртв. Его худое тело висело на остром суку́, колеблемое напорами морского ветра. В её глазах помутилось и, крепко схватившись дрожащей рукой за мягкую, ещё теплую, но уже неподвижную Ванину ногу, она почувствовала, что теряет сознание. Из распахнутых дверей дома доносились оглушительные вопли Полины, перемежающиеся громким смехом немцев…