Сергей Коняшин - Последний рубеж

Уходя, солдаты небрежно переступали через лежащую без чувств Анну Васильевну. Испуганная, мертвенно бледная Полина, еле переставляя ноги, вышла из дома, придерживая на теле лохмотья разорванной одежды. Лицо было разбито, на правой щеке наливался синяк, а из рассечённых губ текла кровь. Когда девушка увидела мёртвого брата и безжизненно лежащую рядом с ним мать, от безмолвного ужаса у неё округлились глаза, и, беззвучно рыдая, она рухнула на крыльцо, зажав обеими руками онемевший рот…

Поздно вечером Анна Васильевна и Полина в тёплых свитерах неподвижно стояли у почерневшего моря, грохочущего у берега бурлящими волнами. В их опухших от слёз глазах траурно догорали красноватые лучи клонящегося к закату солнца. Последние отблески ненавистного дня растекались по камням, влажно чернеющим после недавнего дождя. Усиливающийся ветер трепал сухие жёсткие стебли примятой осенней травы. Вокруг широких луж с мокшими в них ржавыми листьями торопливо бродили взъерошенные озябшие чайки. Железистый запах земли струился набухшей сыростью в смурое небо. Немые облака тяжёлыми косматыми глыбами неспешно перекатывались над крышами опустевших домов.

Посреди двора чернела свежевыкопанная маленькая Ванина могила с перекошенным крестом, сделанным из двух связанных между собой сухих веток. Полина бессознательно тянула за шнурок на шее с подаренным Андреем кольцом, не чувствуя, как глубоко и больно он врезается в кожу, и беззвучно плакала. Нескончаемые слёзы струями прочерчивали светлые полосы на грязном от могильной земли лице.

– Пойдём в дом, дочка… – наконец попросила Анна Васильевна, тяжело разворачиваясь на затёкшей здоровой ноге и перекладывая из руки в руку самодельный костыль. – Холодает, шторм собирается.

Не слыша слов матери, Полина продолжала отрешённо смотреть в мутную сумеречную даль. Тусклая луна медленно плыла над верхушками окружавших двор деревьев, бледно серебря влажные стволы и обливая мертвенным металлическим светом морскую гладь. От её холодного свечения и затаившегося под ней моря, чёрных деревьев, тихого шелеста их листьев и угольно-тёмных толстых теней, пролёгших поперёк двора, веяло безысходностью страшного горя, и ещё явственнее осознавалась невосполнимость утраты.

– Ты одна у меня осталась, Полиночка… – произнесла Анна Васильевна, обняв дочь за плечи. – Не простынь на ветру, прошу тебя! Пойдём в дом! Надо пережить это, дочка! Мы сможем! Когда нас освободят, всё закончится. Мы с тобой дождёмся победы!

– Ты что, совсем ничего не понимаешь, мама?! – разрыдалась Полина в полный голос. – Никто нас уже не освободит! Не будет никакой победы! Немцы выиграли эту войну! Всё! Конец! Нас с тобой больше никто и никогда не защитит!

– Не говори так, дочка! Пожалуйста! – взмолилась Анна Васильевна. – У тебя есть Андрей. Он тебя очень любит. И обязательно вернётся! Дождись его!

– Андрей… – с горькой мучительной досадой прошептала Полина, поднимая к опухшим от рыданий глазам подаренное им кольцо и жадно всматриваясь в знакомые ей до миллиметра буквы. – Жив ли он ещё, тот Андрей? – грустно спросила она то ли мать, то ли себя и поцеловала кольцо разбитыми губами.

– Надо держаться, дочка, и надеяться… – задыхаясь от кома в горле, прошептала Анна Васильевна. – Что ты ещё сделаешь?..

– Что я сделаю?! – повернувшись и твёрдо посмотрев матери прямо в глаза, повторила её вопрос Полина. – Я убью их всех! – каменным шёпотом договорила она, и жгучая ненависть блеснула в её слезах.

Убедившись, что мать крепко спит, Полина осторожно, стараясь не шуметь, прошла мимо неё и, не зажигая света, на ощупь нашла и вытащила из шкафа первую попавшуюся под руку тёплую одежду. Она взяла на кухне самый большой, остро заточенный накануне, нож и, спрятав его под полу́ своего чёрного пальто, бесшумно выскользнула из дома. В небе за редкими косматыми облаками блестел дымчатый месяц, тускло освещая слабыми лучами перекошенный крест посреди двора. Позади необъятно чернело ночное море, напоминая о своём присутствии размеренным шелестом прибойной волны.

Полина полной грудью вдохнула прохладную сырость ночи и с непримиримой болью в сердце, быстро застучавшем от накатившей ненависти, посмотрела на Ванину могилу. На её глаза тут же навернулись слёзы. Полина смахнула их и, не позволяя исступлённому отчаянию овладеть собой, сбежала с разбитого крыльца по приглушённо скрипнувшим ступенькам. Выйдя за калитку, она решительно зашагала по узкой, едва различимой в ночи дороге, сжатой непроницаемой тьмой леса, в сторону большой казармы, которую фашисты выстроили возле Станички сразу после захвата Новороссийска.

Начинало рассветать. Меркнущий месяц, пронизывавший чащу голубым ледяным блеском, постепенно растворялся в светлеющем небе. Первые тусклые лучи солнца, ещё не поднявшегося из-за горизонта, слабо багровели на востоке. Стараясь успеть до рассвета, Полина ускорила шаг, перепрыгивая широкие лужи и не обращая внимания на сильно налипающую на резиновые сапоги вязкую грязь.

За очередным поворотом деревья расступились. На высоком холме, на фоне блёклого предрассветного неба угольно чернело массивное деревянное здание. Возле него Полина различила размытый предутренней темнотой силуэт единственного часового, который бродил вдоль невысоких ворот короткими кругами. Он бесцельно пинал сапогом высокие стебли травы и скучающим взглядом смотрел по сторонам.

Собравшись с духом, Полина вышла из леса и решительно направилась к нему. Часовой сразу заметил её и сбросил с плеча автомат, но, прежде чем он успел что-либо крикнуть, Полина подняла руки и замедлила шаг, не отрывая от него прямого заигрывающего взгляда. Стараясь как можно шире улыбнуться разбитыми и негнущимися от отвращения губами, она подошла вплотную к солдату, осторожно положила руку ему на грудь и посмотрела в глаза, загоревшиеся от предвосхищения лёгкой добычи. Немец самодовольно улыбнулся, положил на землю автомат и обнял девушку за талию обеими руками. Делая вид, что отвечает на его ласки, Полина старательно ощупала его грудь, бока, спину и талию. Убедившись, что под одеждой нет оружия, она брезгливо отодвинулась от его затёкшего слюной рта и, изобразив на лице стеснение, показала глазами в сторону леса. Фашист угодливо закивал головой и, взяв её за руку, направился к деревьям.

Когда тени предрассветных зарослей достаточно хорошо скрыли их, Полина остановилась и, вырвав у немца свою руку, начала расстёгивать пальто. Не сводя взгляда с расплывающегося в улыбке фашиста, она незаметно вытащила из-под полы нож и, словно продолжая заигрывать, набросила снятое пальто ему на голову. Едва немец, глупо рассмеявшись, стащил его, Полина со всего маху всадила нож ему под челюсть снизу вверх по самую рукоять.