Сергей Коняшин - Последний рубеж

– Вы, наверное, хотите знать, зачем? – немного погодя продолжил он, вновь поднимая глаза на Куникова, молча смотревшего на него в упор. – Потому что я ненавижу всё, что окружает меня здесь, в России. Чем раньше мы сбросим с шеи ярмо большевистского гнёта, тем лучше для всех нас. Немцы помогают нам. При них можно будет жить и работать достойно, при Советах – никогда. Германия – это сила, закон и порядок!

– Разве человек не сам творит свою судьбу? – задумчиво спросил Цезарь. – Разве немцы не сами построили у себя тот порядок, ради которого вы обрекли на гибель тысячи своих соотечественников?

– Думаю, этот вопрос вам лучше задать своему брату Вениамину… – с садистской усмешкой процедил особист.

Куников словно врос в мелко дрожавшую под ним металлическую палубу. Судьба его старшего брата, воевавшего во время Гражданской войны на стороне белых, затем эмигрировавшего в Швейцарию и теперь, по слухам, сотрудничавшего с фашистами, всегда была тайной за семью печатями даже для некоторых членов его семьи. Откуда в НКВД знают об этом?

– Я могу всех нас спасти, майор… – лукаво заговорил Буров.

Он расстегнул свой портфель, извлёк из него новенький, напечатанный на хорошей плотной бумаге бланк с эмблемой – чёрный орёл, держащий в лапах стилизованный дубовый венок со свастикой в центре, и предложил:

– Напишите прошение о помиловании на имя генерал-полковника Руоффа и дайте мне радиосвязь. Одного моего слова будет достаточно, чтобы вам позволили беспрепятственно подойти к берегу и спокойно сдаться в плен.

– Никогда не сделаю этого! – быстро и уверенно сказал Цезарь.

Буров тяжело вздохнул и поднял глаза к огромному, тускло переливавшемуся холодными звёздами небу, чья бездонная студёная высота была неровно перетянута туманно искрящейся лентой Млечного Пути.

– Тогда что вы сделаете, майор? – с непритворным любопытством поинтересовался особист. – Пойдёте прямо под немецкие снаряды и разорванный на части утонете? Или вернётесь в Геленджик дожидаться, пока немецкие дивизии сметут его с лица земли вместе с вами? Вы очень мудро придумали, заманив меня на борт, потому что я – ваше единственное спасение. Так поступите же ещё мудрее и сейчас. У вас нет другого выбора.

– Мой долг…

– Какой к чёрту долг?! – почти в истерике оборвал его Буров. – Сдохнуть за паршивое захолустье, где и имени вашего знать не захотят? Это ваш долг? Ради кого и чего вы готовы пожертвовать своей единственной жизнью, майор? Ради правительства, заморившего голодом миллионы своих граждан? Ради командиров, для которых вы не более чем пушечное мясо? Вы действительно готовы умереть за эту страну? Чем же она, по-вашему, лучше Германии, с которой вы так отчаянно сражаетесь?

– Я готов умереть за свою страну не потому, что она лучше других, а потому, что она моя! – твёрдо ответил Куников.

Ночной ветер становился напористее. Начинался шторм…

– Какая беспросветная тупая наивность! Слышали бы вы себя со стороны… – развёл руками и досадливо покачал головой полковник.

В этот момент далеко на западе крошечными раскалёнными мотыльками, лихорадочно разбрызгивая пульсирующий огненный свет, задрожали в бешеной пляске острые извилистые вспышки. Некоторое время спустя ветер донёс до ушей ослабленный длинными морскими милями пронизывающий звук мощных бомбовых разрывов.

– Вот и конец… – сказал Буров, многозначительно кося глазами в сторону красных кустов взрывов, отчаянно грохочущих где-то в районе Южной Озерейки. – Основной десант разгромлен прямо перед Вами, майор. Ваш отряд пока не гниёт на дне лишь потому, что не представляет для немцев никакой опасности. Но это ненадолго. Ситуацию вы уже не спасёте, а себя – ещё успеете. Подпишите бумагу, – он вновь протянул ему бланк с орлом и свастикой, – и дайте мне связь!

Цезарь на несколько секунд закрыл глаза, словно ощущая, как от близких взрывов разламываются пополам последние имевшиеся в распоряжении Новороссийской военно-морской базы эсминцы и канонерские лодки, как срываются с неповоротливых болиндеров и, путаясь в перебитых тросах, уходят под воду орудия и танки. Его сердце обожгла мучительная боль пятнадцати тысяч человек, расстреливаемых «мессершмиттами», низко пикирующими над кораблями и сеющими злобно пульсирующие рваные вспышки. Он как будто сам почувствовал, как сотрясаются накренившиеся, разрываемые кипящим багровым пламенем борта, и оказался вдруг на месте солдат, мучительно захлёбывающихся в ледяных солёных волнах.

– От вас уже ничего не зависит, майор! – настойчиво проговорил Буров. – Кавказская кампания проиграна! Всё кончено!

– Нет, пока не всё… – медленно произнёс Куников, открывая полные гнева и ненависти глаза. – Почти три сотни бойцов моего отряда ещё живы!

– Вы всерьёз рассчитываете захватить этими силами плацдарм? – удивлённо спросил Буров.

Вместо ответа Цезарь сделал широкий шаг и прямым ударом ногой толкнул полковника в грудь. Тот отлетел назад и, перекинувшись через громко скрипнувшие леера, вывалился за борт.

– Не совершайте ошибки, майор! Вы же благоразумный человек! – истошно закричал дрожащим от страха голосом Буров, беспомощно барахтаясь между широкими, стремительно набирающими силу волнами и громко отфыркиваясь от заливавшейся в ноздри воды.

Цезарь выхватил из оружейного ящика новый, щедро смазанный маслом и забитый патронами ППШ и наставил его на полковника. Однако, прежде чем он успел нажать побелевшим от напряжения пальцем на тугой спусковой крючок, неожиданно появившийся за его спиной Сипягин быстрым движением схватил автомат за ствол и резко выдернул его из рук опешившего Куникова.

– Спасибо, Николай! – продолжая захлёбываться на крутых, перекатывающихся через его голову волнах, закричал особист. – Хорошо, что хоть вы всё понимаете. Просто подпишите бумагу, и я гарантирую вам жизнь. Только я сейчас могу всех вас спасти.

Сипягин, не обращая внимания на слова полковника, взглядом показал Цезарю на близкий новороссийский берег, с которого автоматная очередь могла быть хорошо слышна, и молча протянул ему остро заточенный штык-нож. Куников взял его и сильным привычным движением метнул в Бурова. С выкатившимися в предсмертном испуге глазами особист ушёл под воду, и чёрная бездна плотно сомкнулась над ним.

– Идём на Станичку, Коля! – стальным голосом приказал Цезарь, заряжая второй сигнальный пистолет не предусмотренной первоначальным планом зелёной ракетой.

Ночное февральское небо над Маркотхским хребтом загадочно мерцало и тускло переливалось холодной синеватой чернотой. Бледно расцветшие созвездия висели над сбегающими к морю крутыми уступами, покрытыми лесами. Набравшая силу и высоту луна светло заливала неподвижный рельеф гор и кипящее беснующимся штормом море.