Сергей Коняшин - Последний рубеж

Андрея посадили на палубу и, сняв с него ватник, стали перебинтовывать. В Цемесской бухте к этому времени уже вовсю бушевал яростный шторм, достигая семи баллов. Набравший неистовую силу ледяной морской ветер, наполненный мельчайшими водяными брызгами, больно сёк глаза, натягивал кожу на лице и пробирал до костей. С сильными кренами и дифферентами судно то круто взлетало на гребни бурлящих пеной штормовых волн, то почти отвесно проваливалось, словно в пропасть, между ними. Новицкого, вцепившегося мёртвой хваткой в пропитанный тавотом трос, и пытавшихся сделать ему перевязку матросов швыряло по захлёстываемой свирепыми волнами палубе из стороны в сторону.

За бортом всё вокруг безудержно ревело и клокотало. Над тревожным ночным морем бушевала непроглядная снежная пурга. Февральская бора́ – самая злая в здешних краях – превратила Цемесскую бухту в бурлящий ледяным «кипятком» котёл. Валивший с мглистого неба густой снег хорошо скрывал тихоходную «Скумбрию» от катеров противника, уже наверняка прочёсывавших акваторию в поисках русских судов, но вынуждал и её саму идти через бухту почти вслепую.

Андрей, надев, наконец, после перевязки свой промокший ватник, привалился спиной к болтающемуся из стороны в сторону деревянному ящику и сидел, осыпаемый брызгами высоких вспенённых волн, разбивающихся о борт и хлещущих в лицо плотным, косо секущим дождём.

– Разобрать оружие! – неожиданно разнёсся над палубой отчаянный крик Жолудова. – К бою!

Матросы быстро забегали, распахивая оружейные ящики и выхватывая из них ППШ. На середину палубы швырнули открытый короб с гранатами. Схватив автомат и несколько магазинов, Новицкий залёг на правом борту и увидел, что их судно на полном ходу движется прямо на линию хорошо заметных, ползущих слева направо огней. Это была кильватерная колонна немецких торпедных катеров, и командир «Скумбрии», судя по всему, решил не поворачивать обратно, а с боем прорваться сквозь неё посередине, чтобы успеть доставить высадившемуся под Станичкой и уже вступившему в первый бой отряду Куникова жизненно необходимые вооружение и боеприпасы. Обогнуть строй быстроходных катеров противника, уже заметившего «Скумбрию», было невозможно.

Неправдоподобно плотная, как перед безжалостной бурей, темнота взорвалась сотнями оранжевых вспышек на обеих сторонах. На всех суднах разом беспорядочно затряслись огненные всплески автоматов. Торопливо смешиваясь, извиваясь в небе и над волнами, крест-накрест запульсировали длинные струи трасс. Замелькали, вонзаясь в воду, тяжёлые пулемётные очереди.

Пытаясь как можно глубже вжаться в вибрирующую под ним металлическую палубу, Андрей, едва успевая менять магазины, без остановки поливал свинцом стремительно надвигавшийся немецкий катер. Стаи пуль, будто обгоняя друг друга, дробно вонзались в борта, палубы и рубки. Острые удары гулко отдавались в замёрзшем металле.

Выбрасывая из волн высоко поднимающиеся, вспенённые столбы и хлёстко шлёпая осколками по воде, сочно, с оглушительным треском лопались гранаты. Напористый норд-ост швырял в лица едкий запах тротила. Чем ближе «Скумбрия» приближалась к немецкой колонне, тем сильнее пенилась вокруг неё вода.

Выбрав момент, Новицкий тоже метнул несколько гранат. Одна разорвалась точно под бортом вражеского катера. Как живые, задрожали вогнутые и вывернутые наизнанку несколько листов серой стали, и отколотый взрывом кусок бортовой обшивки волной сорвало в море. На судне начался пожар, и он, заволакиваясь дымом, стал тонуть.

Насколько позволяли её слабые мощности, «Скумбрия» на полном ходу врезалась между этим и соседним катерами и, раздвинув их, протиснулась через колонну. С обеих сторон почти в упор ударили автоматы и пулемёты. Жуткий треск десятков стволов выбивал барабанные перепонки. Всё происходило так близко, что Андрею казалось, будто каждая взвизгнувшая пуля летит в него.

Морская вода вздувалась вокруг тяжёлыми взрывами. Вдруг жарко и колюче ударило в щёку, но Новицкий, не обращая внимания на текущую кровь, продолжал яростно отстреливаться широкими – во все стороны – и длинными очередями, быстро опустошая один автомат за другим.

Расстояние от фашистских катеров начало увеличиваться. Взорвались два из них, между которыми прорвалась «Скумбрия», и теперь высоко полыхали, размашисто качаясь на крутых волнах. Казалось, как будто горела сама вода, и в красно-оранжевом зареве среди обломков плавали и кричали от боли и обжигающего холода сброшенные за борт немцы.

Кипенно-белые волны, стихающие за кормами вражеских судов, свидетельствовали о том, что фрицы не намерены преследовать сплошь изрешечённый тральщик и остаются на месте поднимать из воды своих.

Прорвавшейся сквозь неприятельскую колонну «Скумбрии» удалось не только остаться на плаву, но и, выжав последние ресурсы из единственного уцелевшего, еле работавшего мотора, затеряться в ночном штормовом море. Несмотря на пронзительно дующий норд-ост, терпкая горьковатая гарь недавнего боя прочно висела над разорванной в нескольких местах палубой, заваленной мёртвыми телами, лежащими среди катающихся в лужах крови гильз. Все, оставшиеся в живых, включая контуженного близким разрывом командира Жолудова, были тяжело ранены. «Скумбрия» продолжала, хоть и с очень большим трудом, идти вперёд сквозь бушующие косматые волны.

От Станички судно всё ещё отделяло внушительное расстояние, однако ориентир уже хорошо был виден даже невооружённым глазом. Казалось, крошечный клочок земли на западном берегу Цемесской бухты пунцово плавился в высоких всплесках багрового пламени и почти жидкой огненной массой стекал в ночное море. По чёрному небу, яростно брызжа ослепляющими рдяными хвостами, часто проносились снаряды – Зубков со свойственной ему ювелирной точностью продолжал наносить удары по Станичке через всю бухту, аккуратно отодвигая широкую стену огня в глубь территории.

Ревущий норд-ост обжигал морским холодом, вдавливая в уши отголоски гремящей пальбы боя, завязавшегося под Станичкой. Хлестало сметаемой с раскуроченной рубки ледяной крошкой, которая, как битое стекло, колола лицо.

Тревожно прислушиваясь к артиллерийскому грохоту, заглушающему несмолкаемый шум плещущей в борта воды, Андрей лежал на палубе с распоротой осколком щекой и сильно ноющей раной в руке. Ватник был часто посечён осколками, на нём чернели пятна рваных дыр. Бинт, второпях наложенный матросами на рану в боку, промок от бурой крови и обвис под её тяжестью. Обнажив зубы и впившись в деревянную рукоять чьей-то финки, Новицкий мертвенно-синими, замёрзшими пальцами пытался перетянуть бинтом простреленное навылет предплечье, но дрожавшие от напряжения и холода, перепачканные кровью руки не слушались его.