Сергей Коняшин - Последний рубеж

Тонкие острые струи бушующего ветра свистели в отверстиях изрешечённой осколками и пулями рубки. Посреди неё, из последних сил упираясь ногами в дрожавшую, опасно шатающуюся под ним палубу, стоял у штурвала командир катера Жолудов. В уголках крепко сжатых губ и на мочках ушей толстой коркой запеклась кровь. Он был сильно контужен, но знал, что, прежде чем провалиться в беспамятство, должен доставить оружие и боеприпасы отряду Куникова, и, похоже, только эта мысль удерживала сейчас командира на негнущихся, с трудом держащих его ногах.

Когда «Скумбрия» миновала середину залива и до берега, казалось, осталось совсем немного, по левому борту появилось несколько быстро приближающихся огней. Жолудов заглушил машину в попытке переждать, пока неприятельские суда пройдут мимо, но немецкая колонна уже заметила русский тральщик и двинулась прямо к нему.

Не дожидаясь команды, матросы начали разбирать оружие и готовиться к последнему для них бою. Андрей лёг за пустым деревянным ящиком из-под гранат с пулемётом ДП и взял на прицел медленно пробивающийся сквозь шторм и метель первый катер колонны.

Каждому было понятно, что предстоящего сражения «Скумбрии» не пережить и единственная цель этого боя – прежде чем погибнуть, успеть утопить ещё хотя бы одно вражеское судно.

В ту секунду, когда Новицкий уже был готов нажать онемевшим пальцем на спусковой крючок, с головного немецкого катера вдруг засигналили фонарём: «тире – точка – тире».

– Не стрелять! – громким шёпотом скомандовал вышедший на палубу Жолудов. – Убрать оружие!

Опытное чутьё бывалого моряка не подвело его. «Если немцы, вместо того чтобы сразу открыть огонь, передают запрос, значит, ожидают встретить на этом направлении кого-то, кто может им ответить», – рассудил командир.

– Быстро передавай то же самое направо! – приказал он сигнальщику.

Едва матрос скопировал немецкий код, справа, с борта другого – невидимого сквозь непогоду – судна, тотчас отозвались: «точка – тире – тире». Сигнальщик тут же повторил его ответ на левый борт, и вражеская колонна, круто изменив курс, начала уходить в сторону. Понимая, что ему теперь нужно держаться подальше от обеих групп немецких катеров, прочёсывавших бухту в поисках русских конвоев, Жолудов дал самый полный вперёд и, срезая галсами, начал уходить к Станичке.

Обросшая до верхушек мачт ледяным панцирем и осевшая кормой в воду почти по самые леера «Скумбрия» не дотянула до берега несколько десятков метров и мёртво легла на дно с разгромленной, чёрной от копоти рубкой, обгорелыми, густо посечёнными бортами, расколотым гребным валом и многочисленными пробоинами, заткнутыми даже телами погибших.

Андрей в числе немногих уцелевших спрыгнул с тральщика в обжигающе холодную воду и, сбиваемый с ног высокими волнами, побрёл к берегу.

Отряду к этому времени уже удалось перенести бой в глубину суши. При первом же броске куниковцы захватили девять орудий противника, заняли несколько кварталов в южной части Станички и береговую полосу вдоль разрушенного железнодорожного полотна. Вокруг плацдарма в кромешной темноте гремел беспощадный и яростный – до мелочей отработанный десантниками, и потому страшный для врага – ночной бой.

На обледенелом галечном пляже матросов встречал сам майор с группой солдат. Разбившись на две части, они начали разгружать оружие и боеприпасы с утонувшей «Скумбрии». Пока одни, раздевшись догола, вытаскивали из судна тяжёлые ящики, другие, надев ватники, грелись на берегу. Куников лично засекал время, чтобы люди не находились в ледяной воде дольше пяти минут.

Жёсткий норд-ост мощно гудел над головами и разносил над клокочущей штормом Цемесской бухтой канонаду яростного боя. Выбежав на охваченный пожарами берег, Новицкий сразу бросился на передний край. Впереди всё пульсировало тёмно-красными вспышками. Пламя полыхающих домов густо смешивалось с тяжёлым жирным дымом. Снежная крошка сыпалась на шапку-ушанку. Усиливающийся ветер насквозь продувал разорванный в нескольких местах ватник. Влажное от пота, мокрого снега и морской воды тело быстро теряло тепло под слипшимся от крови нижним бельём. От пронизывающего холода начинало сводить челюсти.

Косые тени сгорбленных фигур заячьими скачками перемещались вокруг него среди частых всплесков мин и снарядов. На лицах бойцов, красных от напряжения и нахлёстанных ветром, высвечивались в отблесках трассирующих очередей жуткие гримасы.

К трём часам ночи бой прекратился. Расчёт Куникова на внезапность оправдался. Слабая противодесантная оборона фашистов в районе Станички позволила русским бойцам с ходу разгромить брошенные туда немецкие и румынские отряды и захватить небольшой плацдарм. Однако майор прекрасно понимал ненадёжность первого успеха, поэтому, не дав людям ни секунды отдыха, приказал окапываться. Многократное превосходство противника в живой силе и технике делало обстановку, в которой оказался отряд, весьма тяжёлой, а бушевавший за спинами шторм лишал всякой надежды на подкрепление: море стало несудоходным.

– Продовольствия и патронов мало, – сказал Цезарь Котанову, пока они наскоро размещали штаб в наиболее уцелевшем после первого боя доме, – но это полбеды. Десант у Южной Озерейки, судя по всему, полностью разгромлен. Значит, примерно через сутки – думаю, раньше немцы вряд ли перебросят оттуда войска – все освободившиеся силы навалятся на нас, и мы уже не сможем их сдержать. Но если бригада Потапова успеет высадиться на плацдарм и закрепиться здесь, тогда, возможно, фрицам не удастся сбросить нас в море. Поэтому наша единственная задача сейчас – выстоять хотя бы сутки и не отдать эту землю любой ценой.

– Лишь бы перестало штормить и Потапов смог сюда дойти, – хмуро отвечал Фёдор, вынимая из чехла радиопередатчик. – Иначе грош цена нашему героизму.

– Перестанет, никуда не денется… – успокоил Куников, доставая испачканными в земле пальцами ручку и блокнот из планшета. – Так сильно штормить долго не может… А пока передай Холостякову вот это…

Он протянул начальнику штаба листок, только что исписанный аккуратным убористым почерком.

– Какой смысл? – недоверчиво спросил Котанов, не глядя на записку. – Буров, надо полагать, сдал нас не только с потрохами, но и с радиошифрами.

– Передай! – твёрдо повторил Цезарь.

Фёдор взял листок, бегло пробежал его взглядом и медленно поднял на Куникова недоумённый взгляд.

– Так и радировать? – удивился он.

– Именно так. Слово в слово… – ответил Цезарь и вышел на улицу проверить, как окапываются десантники.

Станичка угрюмо темнела под крупными зимними звёздами. Снежная позёмка густыми клубами стелилась по земле в крепких порывах усиливающегося норд-оста. Белые шлейфы широкими жгутами скользили между домами и плотно обвивали заиндевевшие, впаянные в лёд редкие деревья. Ночь была наполнена частым стуком металла о мёрзлую землю и сыпучим шорохом отбрасываемых комьев. Низовой ветер разносил повсюду тупые удары и скрежетание металла по звонкой каменистой поверхности. Вгрызаться в твёрдый, как железо, грунт было неимоверно сложно. Сапёрные лопаты не брали промороженную влажными приморскими холодами почву, а лишь глухо клевали её, брызгая в стороны крепкими, как кремень, осколками. С невероятным трудом кроша неподатливый грунт, сверкающий сталью в свете яркой луны, бойцы медленно углублялись в землю и выкладывали перед собой низкие брустверы из отколотых комьев.