Ирина Сукневич - Битва на поле Куликовом

— Грамоте он добре горазд, в нем сила книжная. Никто, как он, не может книги читать и толковать. Его речь легка, чиста и громогласна.

— Высок и напруг, плечи велики и толсты, — перебивая Дмитрия, гневно сказал митрополит. — Охоч до яств мирских…

— Голос его прекрасен, — не слушая наставника, горячо продолжал великий князь.

— А вид каков? — повысил голос Алексий. — Борода плоска и долга, лицом красен, нет на облике его отсвета небесного. Как на игумене Сергии, — с грустью добавил он.

— Память у него велика, — не унимался Дмитрий. — Он помнит древние повести, книги, притчи, и духовные и житейские. Никто, как он, не может говорить.

— Митяй не будет митрополитом! — завершил спор Алексий. — Ему еще подобает побыть монахом и обучиться благим делам и нравам, да и всему прочему, что должен знать митрополит.

Но Дмитрий не отступил. Он снова — и не один раз — приходил к Алексию просить за Митяя, посылал с этой же просьбою двоюродного брата Владимира Андреевича, сановитых бояр. Митрополит всея Руси был непреклонен.

— Нет! — невозмутимо отвечал он всем.

На мольбы Дмитрия, на его уговоры и даже понуждения старый митрополит не отвечал. Он оставался непреклонным.

В январе 1378 года худо стало восьмидесятипятилетнему Алексию. А второго февраля, едва рассвело, попросил позвать к себе князей Дмитрий, Владимира и старейших бояр.

Все собрались вокруг постели, затаив дыхание, ловили еле слышные отдельные слова умирающего старца:

— Господи, пошли князю Дмитрию… Володимеру… детям… воинству… Помоги одолеть…

Его голос звучал все тише и тише, пока совсем не смолк. Дмитрий наклонился над ним, слезы текли по его щекам. Плакали все. Навек уходил от них близкий человек.

Печально звонили и по всей Руси колокола…

Вскоре после похорон Алексия Митяй по повелению великого князя переселился на митрополичий двор — Дмитрию не терпелось самому посадить митрополита на Руси.

И начал Митяй ведать делами церковными — рад собирать дани, и оброки, и пошлины, все церковные доходы в свою казну.

Он важно расхаживал по палатам покойного Алексия, напуская на себя гордый и суровый вид. И была у него ото всех тайна: зеркальце веницейской работы в серебряной, изукрашенной узорами оправе. И Митяй, обрядившись в мантию и белый клобук, надев тот самый крест, что отдавал Алексий Сергию, взяв в руки злат посох, подолгу любовался собой.

Громкий голос нарушал привычную тишину покоев. И сотворялись перед ним и честь и слава. Служили ему и сопровождали его при выходах многочисленные бояре и отроки. А во время богослужения восседал Митяй в алтаре, на митрополичьем месте.

И никто не мог противостоять ему: ибо смелый очень и грозный был этот поп Митяй! Он приказывал сажать в темницу, смирять непокорных железными веригами [13] Вериги — железные цепи, оковы. . И не только священников, но и игуменов, и архимандритов, и епископов: пусть и в уме, тайно не помышляют перечить ему.

Но имел страх и Митяй, пуще всего боялся битвы с татарами — еще убьют великого князя, что тогда станется с ним, с Митяем?

Нравится Дмитрию, что удел Митяя церковные дела. Дмитрий возвысил его. В благодарность рад Митяй служить великому князю верой и правдой.

Уже давно не наезжал в Москву Ерофейка. Крестьянствует с Фролом. В гору пошло хозяйство. Щедрый урожай собрали. И скот расплодился. Много холста напряли за долгие зимы жена Ерофейкина Анюта с бабушкой Пелагеей. Решили ехать на торг в Москву: лишнее продать, надобное купить.

— Да и дружков моих проведаем, — сказал Ерофейка.

Запрягли двух коней. Один из них не вернется домой: продадут. Анюта в телеге сидит. Ерофей верхом на упряжной лошади, мужчине негоже ехать в телеге.

Весело катятся колеса: только спицы мелькают. Катились, пока не остановили их перед мостом через речку:

— Платите мыт [14] Мыт — пошлина, взимавшаяся за провоз товаров и прогон скота через внутренние заставы. за проезд!

Заплатили, поехали дальше, пятьдесят верст впереди. Снова мостки через речку узкую, да и речкой не назовешь — лужа лужею, а слуга боярский тут как тут:

— Платите за то, что по земле боярина Ивана Петровича едете!

Заплатили. Поехали дальше.

— По земле боярина Федора Ивановича едете, платите за проезд! — в другом месте остановили.

— Не едем, а спотыкаемся о земли бояр больших и малых, — с досадой сплюнул Ерофейка.

По дороге пристал к ним человек, попросил подвезти, тоже шел в Москву. Так на мытной заставе прицепился к нему мытник:

— Плати!

— Да я ж без торговли еду, — взмолился человек. — Не мытарь ты меня, не мучай, Христом-богом прошу тебя.

А мытник все свое:

— Плати!

— Надобно бы нам объехать это место мытное, — сказала Анюта.

— Да что ты, штраф сдерут, еще больше заплатишь, — вздохнул Ерофейка.

Наконец подъехали к Москве. Дивится Анюта, охает-ахает, глядя на высокие, трехъярусные терема бояр со светлицами, на избы с подклетями, горницы, на избы-поземки, на великое множество церквей.

А вот и Великий посад, тут торг. Опять мытный двор. Платят тут пошлину со скота, телеги и колес, платят весчее — за взвешивание товаров, платят тамгу и осмничее в пользу князя — с цены на товар по три копейки с рубля. А на животинном мытном дворе снова пошлины берут.

— Кому ж пойдут все эти деньги? — спрашивает Анюта мужа.

— После смерти младшего брата князя Дмитрия — Ивана, — объясняет Ерофейка, — две доли идут великому князю Дмитрию Ивановичу, а одна доля князю серпуховскому Владимиру Андреевичу, ибо совместно владеют Москвой.

Как муравьев на муравейнике народу на Великом торгу, даже страшно Анюте. Чем только тут не торгуют! Продается ячмень и просо, рожь, пшеница, репа и капуста — все, что родит земля крестьянину, что он выращивает на ней, все, что собирают с землепашцев князья да бояре.

Мычат быки, коровы, блеют овцы, визжат свиньи…

На торгу найдешь все, что изготовляют искусные руки ремесленников — московских кузнецов, литейщиков, серебряников-ювелиров, гончаров, кожевников, сапожников.

Городские люди покупают сельский товар, а сельские — городской. Богатые люди рядятся в сурожском ряду: там дорогие шелка, украшения. Тут же диковинная бумага, привезенная из далекой Италии. Не знают бумаги на Руси, пишут на пергаменте, выделываемом из кожи. А рядом гости-суконники. Возят в Москву тонкие полотна, сукна. Разложили свои товары восточные купцы.

И русские товары — меха, мед, кожи, воск, сало, щетина, дорогой моржовый клык — «рыбий зуб» — расходятся и в Царьград, и в немецкую сторону, и в Орду. Всех товаров и не счесть, что увозят с русской земли купцы-гости.

В ряду, где продают холсты, разложила свои изделия Анюта. Да не столько продает, сколько по сторонам глядит.