Марина Смелянская - Странствующий оруженосец

– Потому что ты не такая, как они, – Мишель гладил ее по плечу и легонько покачивал. – Кому же понравится, если кто-то умнее, красивее? Они глупые, мыслишки у них только вокруг поля, огорода да избы и крутятся, если случается нечто непривычное, необычное, они пугаются и стараются избавиться от непонятного. Мужики просто боятся тебя.

– Рыжего того жалко… – неожиданно сказала Мари. – Помрет ведь…

– Нашла, о чем беспокоиться! – пожал плечами Мишель. – Тебе что за дело? Одним рыжим больше, одним меньше, какая разница?

Мари подняла на него заплаканное лицо и вдруг засмеялась.

– Вот, совсем другое дело! – обрадовался Мишель и поцеловал ее в мокрую от слез щеку. Но Мари опять помрачнела, прикусила губу, пытаясь не расплакаться, и сдавленно проговорила:

– Ты уедешь, а мне тут одной жить… Погубят меня…

– Да они теперь и смотреть-то в сторону леса не станут, – воскликнул Мишель. – Если хочешь, напишу письмо домой, Виглафу, накажу ему… – тут Мишель осекся, поняв, что проговорился. Мари вскинулась, пристально глядя ему в глаза.

– Виглафу? Ты его знаешь?

– Ну, знаю, – смущенно улыбнулся Мишель. – Сколько и ты, знаю, с рождения… Что ты так испугалась? Это из нашего замка он к тебе ходит. Он мне даже говорил, что в одной из дальних деревень у него живет племянница. Вот я и увидел эту самую племянницу.

– А я понять не могла, что с тобой случилось, когда я про него рассказала… Виглаф мне тоже рассказывал про баронского сына, которого учит уму-разуму, – Сорванец, говорил, еще тот. Вот и встретились…

Они помолчали немного, и Мишель, неожиданно для самого себя, спросил:

– А что случилось с Евой после того, как она превратилась в кошку?

Мари грустно усмехнулась:

– Ты все еще помнишь сон?

– Такое забыть невозможно, – покачал головой Мишель. – Я не спрашиваю, как ты это сделала, мне просто хочется знать, что стало с твоей мамой.

– Она тогда исчезла, и ее не было так долго, что я едва не погибла от голода. Съела все запасы еды, курицу зарезать боялась, а в деревню идти – и того пуще. Как же мне было страшно одной в доме посреди леса, особенно ночами… Виглаф вовремя пришел. Потом она вернулась, но жизнь в ней будто начала затухать, пока не погасла совсем, спустя год. Нам не разрешили похоронить ее на деревенском кладбище, мы с дедом… я Виглафа всегда дедом называла… похоронили ее тут недалеко, на поляне. После я и обнаружила в себе все это…

– Как же ты выжила одна, такая маленькая? – спросил Мишель.

– Виглаф намеревался забрать меня к себе в замок, но я не хотела покидать наш с мамой дом – мне все казалось, что она может вернуться, а кто захочет возвращаться туда, где никто не ждет… Были в деревне женщины, которые жалели меня и помогали, дед часто навещал, да и люди, прознав, что я умею лечить, стали обращаться за помощью, и, как маме, подкидывали узелки с едой… Жить одна я привыкла и уже не боялась, лес меня полюбил и оберегал.

Рассвет неторопливо прогонял ночную тьму, птицы проснулись и оглашали лес звонкими трелями, бледно-серое небо постепенно голубело, а Мишель и Мари, обнявшись под одеялом, все еще продолжали разговор, раскрывая друг другу, лист за листом, летопись своих коротких молодых жизней, чтобы потом, расставшись, перечитывать их на досуге, вспоминая краткие мгновения душевной близости. Лишь когда солнечные лучи прорезали застоявшийся между ветвей полумрак, усталость взяла свое, и они заснули, так и не раскрыв объятий.

Так и застал их Жак, когда отошел, наконец, от тяжелого глубокого сна ближе к полудню.

Утром четвертого дня пребывания в домике Мари, решено было отправляться в путь. Головокружение и тошнота уже не беспокоили Мишеля, рана на виске затянулась и начала подживать, так что повязка больше не требовалась. Но Мари все же собрала узелок, положив туда несколько пузырьков с привязанными к горлышку лоскутками кожи, на каждом из которых Мишель со слов Мари, не умевшей писать, нацарапал краткое указание: «Сердце», «Голова», «Для сна», «От поноса»; завернутые в тряпочку травяные пучки, две-три берестяные коробочки с мазями.

Еду, что была привезена из Фармера, почти всю съели, но до Аржантана оставшегося и приготовленного Мари вполне должно было хватить, однако, накануне днем Мишель все же отправил недовольно ворчавшего Жака в «Серебряный Щит» за вяленой рыбой и вином. Старый слуга без труда догадался, для чего на самом деле баронет хочет спровадить его подальше, но высказывать свое возмущение поведением Мари и господина не осмелился.

Когда Жак расплачивался с Жилем за провизию, тот неожиданно вручил ему кошель с немалым количеством монет и рассказал, что третьего дня в его трактире остановился некий известный трувер, прочитал вырезанную на столе поэзию Мишеля, пришел в восторг и немедленно потребовал найти автора. Поскольку Рыжий Жиль понятия не имел, куда отправился Мишель де Фармер, но был знаком с его родственниками и домочадцами, трувер пожелал купить эти стихи, чтобы сочинить песню: он переписал их себе, оставил Жилю кошелек и пообещал, что непременно найдет способ проверить, получил ли автор свое заслуженное вознаграждение. Жак не стал проверять трактирщика на честность, однако тот попросил передать Мишелю, чтобы в следующий раз, когда он соизволит посетить «Серебряный Щит», пусть обязательно сочинит и вырежет на другом столе что-нибудь еще. А чтобы письмена были видны лучше, Жиль аккуратно замазал буквы белой глиной – труверы и жонглеры нередкие гости в его хорошо известном постоялом дворе, а баронет де Фармер свою долю уже получил…

Вернувшись, Жак застал Мишеля и Мари за вполне невинными занятиями: оба сидели за столом, девушка, тихо напевая, что-то зашивала, а Мишель, раздобыв старый, многократно мытый кусок пергамента, растрепанное перо и чернильницу, что-то писал. Когда Жак рассказал историю с трувером, Мишель заявил, что неплохо бы брать со стола ренту, и побольше, а Мари посоветовала ему непременно стать знаменитым трувером и заткнуть за пояс всех тех, кто покупает чужую поэзию, не умея сочинять свою. Переданный трувером кошелек Мишель, не принимая ничьих возражений, решил оставить Мари.

– Я написал письмо отцу, ты с ним отправишься в замок Фармер. Там тебя должны принять; о твоем возможном происхождении я тоже написал, так что думаю, на кухне работать не заставят. Мой отец очень добр к незаконнорожденным… Будешь в безопасности, рядом с Виглафом…

– Да-да, – нараспев подхватила Мари, сложив на груди руки и мечтательно закатив глаза. – Потом вы вернетесь из Заморских земель, украшенный шрамами, в ореоле славы, и женитесь на мне! Какая прекрасная баллада! Ах!.. – она печально вздохнула и тут же рассмеялась.