Ксения Букина - Брилонская вишня

– Мокрая вся, вспотела, бедняжка… У Тони тут спирта немного оставалось, давай я тебя им протру? Лучше водкой, конечно, но и вином тоже можно попробовать, там ведь спирт есть… Сим! Эй, Сима!

– Каво?

– Подь сюда, кормить ее будешь, а я пока тряпочку в вине размочу и обмыть девочку попробую. Хоть раны немного обеззаражу… Сомневаюся, конечно, что поможет, да лучше хоть так, чем совсем никак.

И пока Симка толстыми пальцами просовывает мне в рот по кусочкам хлеб, вторая женщина с тихим бульком выливает на тряпку вино.

Разлепляю наконец глаза.

С удивлением замечаю, что вокруг меня собрались все женщины из барака. Кроме Васьки, Васька на кровати сидит и клубки заматывает. Кто-то шепчет, кто-то молча головой качает, кто-то помочь пытается…

Снова устало закрываю глаза.

Чувствую холодную жидкость на коже. Женщина аккуратно обтирает мне щиколотки, ступни, запястья, шею, виски… Аккуратно пропитывает спиртом раны. Я морщусь – очень уж щиплет. А как же ребра болят…

– Я у Марлин для тебя новую одежду попросила, – приговаривает она. – Она Ане обещала передать. Аня задерживается немного, у нее работы уйма… Сейчас уже прийти должна, вещи тебе принесет.

Я тяжело дышу. Только успеваю глотать хлеб и запивать стекающей по щекам водой.

– Тебя простыней накрыть надо, однако. Иначе спирт не испарится. Он так тело охладит и жар снимает… О, а вот и Аня! Ты одежду принесла?

Слышу, как хлопает дверь.

– Да, принесла. Держи, Вер…

– Как она тебе ее держать будет, она шевельнутся не может! Давай сюда…

Собираю все силы, чтобы снова открыть глаза.

Аня стоит у двери, топчется и с каким-то чувством вины смотрит на меня.

– Как ты? – тихо проранивает она.

Я задыхаюсь. Тело чуть охлаждается, но раны начинают болеть сильнее.

Аня продолжает:

– Вер, про тебя тут комендант спрашивал.

Я сглатываю. Размыкаю вдруг тяжелые, опухшие губы и бормочу:

– Даже знаю, что. Наверное, спросил: «Еще не сдохла?».

– Ну, почти, – смущается Аня. – Сказал, если ты не сдохнешь к концу дня, он лично тебя пристрелит. Потому что нет у него смысла с тобой возиться.

У меня хватает сил даже на смех – на гадкий, безобразный, клокочущий смех.

А потом я обессиленно засыпаю.

Меня лихорадит всю ночь.

Я бредила, дрожала, с плачем искала одеяло, выла от боли в ребрах, терла синяки и ссадины. Не заметила даже, как утро наступило и все ушли… а я лежала…

И продолжаю лежать.

Лежу одна, снова с температурой, снова в лихорадке, снова в бреду. Но теперь нет никого, кто бы мне помог. Дверь заперли, оставив меня сгорать от жара, корчится от боли в ребрах… и умирать.

Хочется пить, но не могу дотянуться до фляжки с водой. В голове стучит. Выдыхаю. Приподнимаюсь на локтях, вытягиваюсь и зацепляю фляжку. Делаю два глотка и снова медленно опускаюсь на койку. Едва заденешь синяки, как они опять начинают противно ныть и пульсировать.

Остается только спать.

Только во снах я могу сбежать от реальности. Только так я могу забыть обо всем и уйти от боли.

И я сплю.

И снова сны какие-то оборванные, странные, бессвязные… Сережка в солдатской форме, мамка на покосе…

А под конец такой правдоподобный сон увидела! Как будто в мужской барак, оказывается, поселили папку! Мы встречались с ним во время работы и обдумывали план побега.

А потом я ложусь спать. Папка обещает, что ночью зайдет ко мне и мы вместе убежим. Все женщины уже спят, одна я лежу, жду его…

И он появляется. Медленно так заходит в барак… а я вся уже изворочалась, кричу:

– Папка, давай скорей, не успеем же! Папка! Побежали быстрей!

И окончательно просыпаюсь. Понимаю: сейчас не ночь, а день. Женщины не спят, а работают. Папка не здесь, а…

Но он ведь здесь! Я же слышу, слышу шаги!

– Папка… – бормочу. – Папка, ты?

А папка молчит.

Я морщусь и разрываю веки. Вздыхаю от разочарования. Нет, это не папка.

Комендант.

Он стоит около двери. Дальше почему-то не заходит. Руки сомкнуты за спиной, а глаза внимательно изучают меня.

– Как состояние, русь?

Улыбаться слишком больно. Поэтому просто шевелю опухшими губами и медленно протягиваю:

– Пока не сдохла.

Комендант прищуривается. Глубоко вздыхает. Так и не проходит почему-то вглубь барака.

– Ты должен возвращайться к работа с завтрашний день. Ты обязан поправляйться. Здесь не нужны больные.

– Я уже это поняла. Спасибо. За заботу.

Он мнется. Сглатывает. Наконец подходит к моей койке и кладет на табуретку сверток.

– Жри, – бросает.

На секунду задерживается на моем лице взглядом. Морщится, резко разворачивается и выходит.

И снова я собираю последние силы, чтобы дотянуться до свертка, подцепить его и положить на колени. Внутри нахожу спелые яблоки, пару груш, завернутую в газету вишню и даже настоящий апельсин! А еще какие-то пилюли, мази и лекарства.

Вздыхаю от удовольствия, подцепляю дрожащими пальцами вишенки и кладу их в рот. Недоспелые, правда. Кислые такие, твердые… разве несозревшая вишня бывает в августе?

И все равно это настоящая вишня. Это настоящая еда.

И единственное, что меня беспокоит… Наверное, логично, что мне принесли еду. Но странно, что столько много и такой вкусной. А еще более странно, что их принес мне лично комендант, а не поручил, к примеру, той же Марлин.

Или в бреду у меня уже появились иллюзии?..

Кажется, когда нас давят сапогами, мы перестаем быть сами собой. Становимся бестелесными массами в чужих пальцах. За нас говорят, за нас делают… за нас думают. А мы должны просто смириться. Поглотить ненужную гордость и мнимые ошметки патриотизма.

Неужели кто-то серьезно из моего барака может думать не о том, как прожить еще хоть один день и поесть что-то, кроме свиных помоев, а о несломленности русского духа и отказа подчиняться врагу?

Чушь.

Обычно героизм и патриотизм бывает лишь в книгах. Потому что без них сюжет неинтересен, главный герой не благородный рыцарь, а простой мужик, да и подвиги ограничиваются вспаханным огородом да посаженным деревом.

Мне все еще плохо.

Из принесенных комендантом фруктов я съела лишь несколько вишенок да пару яблок – остальное после хищно загоревшихся глаз и возгласа «А можно?» отдала на растерзание девочкам. Самой-то есть не особенно хочется, тошнит сильно. Никто не поверил, что фрукты принес комендант. Все смеялись, на бред скидывали, лишь Васька обидно смеялась да та помогавшая мне женщина – которую, как выяснилось, звали Тамарой – удивленно пожимала плечами.

К вечеру снова жар поднялся.

Тамара опять меня спиртом протирала, а я дрожащими руками таблетки комендантские заглатывала – все подряд, не читая надписей на пузырьках.

Жарко, я вся взмокла, а плечо болит невыносимо – наверное я, когда падала, случайно руки не так перед собой выставила, вот и вывихнула сустав. Только шевельну правой рукой – боль сразу щемит такая, что в глазах темнеет и крик не удержать. Плечо сделалось плоское, рука в локте согнута – и не разогнуть! К ночи вообще нетерпимо стало: на какой бок не повернешься – либо ребра больные задену, либо синяки придавлю, либо так лягу, что в плечо боль отдает.