Сергей Кулешов - Любовь и утраты

– Насколько это опасно? – повторил свой вопрос Тимофей.

– Не беспокойтесь. Это абсолютно рядовая процедура.

– Так я могу рассчитывать? Мы только туда и обратно.

– Ладно. Забирайте, – решительно сказал профессор, – распоряжение я дам. Только условие: никаких вечерних нарядов и декольте; тёплые чулки, тёплая обувь, толстый шерстяной свитер с высоким воротником, непременно на машине туда и обратно и в тот же вечер вернуться в палату.

Это было то, что нужно. Тимофей поблагодарил профессора, попрощался и собрался уходить, но Александр Ефимович его остановил.

– Вы говорите, концерт завтра?

– Да.

– Как же вы умудритесь билеты в консерваторию достать?

– Это, профессор, не проблема, мы со Святославом добрые приятели.

– Может, и я могу к вам присоединиться? – с надеждой спросил Рабухин.

– Конечно, и непременно с супругой. Встретимся у касс.

– Я позвоню уточнить – удалось ли?

– И не трудитесь. Встречаемся у касс, минут за двадцать до начала, – подтвердил Тимофей.

Они расстались, довольные друг другом.

Как и договаривались, встретились у консерваторских касс.

– Подождите минутку, – сказал Тимофей, поздоровавшись с женой профессора, – я сейчас.

Маша стояла молча, она не умела вести светских бесед. Александр Ефимович задавал ей вопросы, она отвечала кратко, односложно. Тимофей подошёл к билетёру, спросил администратора. Администратор оказался рядом. Тимофей назвал себя, и администратор отдал приготовленные для него билеты.

– Всё в порядке, можно идти в зал.

Места были из лучших, в первом ряду. На сцену вышла Анна Чехова и объявила первое произведение. Из-за кулисы, сутулясь и чуточку боком, вышел Рихтер, слегка склонившись большой лысой головой, обозначил поклон и, резко отбросив фалды фрака назад, грузно опустился на стул. Повернув лицо к залу, он увидел в первом ряду Тимофея и едва заметно кивнул, дал знак – видит его. Тимофей, чуть привстав, поклонился в ответ.

– Да у вас, вижу, короткое знакомство, – прошептал Рабухин, перегнувшись через жену в сторону Тимофея.

– Да не так чтобы уж очень, – улыбнулся в ответ Чумаков.

– Однако билеты получили по первому классу.

Тимофей снова улыбнулся, но ничего не сказал. Погас свет. Освещённой оставалась только сцена. В зале стояла тишина. Вся тяжёлая фигура Рихтера словно окаменела, будто он собирался с силами для прыжка, и вдруг, высоко подняв руки, он слегка пошевелил пальцами, будто готовясь обрушить мощный удар по клавишам, удар, из которого возникнет мажорная громовая музыка. Но ничего такого не случилось, пальцы мягко легли на клавиши, и по залу, уносясь вдаль и ввысь, поплыла грустная мелодия Шопена. Этот вечер был посвящён Шопену. Рихтер играл великолепно. Конечно, критики завтра напишут много лестного, разберут весь концерт по косточкам, по нотам, но для наших друзей не было целью искать и подбирать хвалебные эпитеты, они обменивались впечатлениями, и этого «великолепно!» было вполне достаточно для великого искусства, которое демонстрировал Святослав Рихтер из концерта в концерт. Это было и наслаждение, и грусть, и тревога, и предчувствие близости конца. Пусть музыковеды упражняются в оценке великого дарования, те же, кто сегодня присутствовал в зале консерватории, были заворожены игрой великого мастера, и для них эта невероятная техника маэстро и гений композитора слились в одно замечательное явление, вызывающее слёзы радости чувство, называемое чудом. Растроганная, чувствительная к музыке Маша плакала. Это не нравилось Александру Ефимовичу, он хмурился, сомневался: не напрасно ли позволил Маше поехать в концерт. В антракте они молча прогуливались в фойе, как это было принято, ходили по кругу. Говорить сейчас не хотелось, впечатление от услышанного было столь большого накала, что требовалось время, чтобы волнения души улеглись.

– Давай поднимемся во второй амфитеатр, – предложила Маша.

– Нет, Машенька, там трудная лестница, тебе этого нельзя.

– Но я никогда не была в амфитеатре. Так хочется увидеть зал сверху.

– Ну что с тобой сделаешь? Пойдём. Только не спеши.

Но удержать Машу было невозможно, она почти бегом поднималась по лестнице, но уже на полпути к первому амфитеатру задохнулась, упала грудью на перила, тяжело хватая ртом воздух.

– Вот видишь. Я же тебе говорил.

– Ничего. Сейчас отдышусь, и всё пройдёт.

– И будем спускаться вниз.

– Нет. Мы дойдём до самого верха. Когда ещё я сюда попаду?

Понемногу Маша пришла в себя, и они продолжили подниматься по лестнице. А когда добрались до второго амфитеатра, прозвенел первый звонок. Маша, подойдя к барьеру, смотрела вниз, на портреты великих музыкантов, написанные на стенах слева и справа.

– Давай не будем спускаться. Будем слушать здесь.

– Можно и здесь. Места свободные есть. Только, боюсь, не увидев нас, Светик расстроится.

– А мы потом извинимся. И почему ты называешь его Светиком?

– Так Рихтера называют только самые близкие.

В первом, коротком, ряду слева оказались свободные места, там они и расположились.

Прозвучали последние сильные аккорды, и всё стихло. Ни звука. Целая минута напряжённой тишины. И вдруг зал взорвался. Никто не уходил. Все зрители встали и, оставаясь на своих местах, стоя, отчаянно хлопали в ладоши. Когда аплодисменты затухали в одном конце зала, они тут же вспыхивали в другом. Постепенно разноголосица слилась в один оглушающий ритмичный звук оваций. Рихтер раскланивался, чуть склоняя голову набок. Видно было, что он очень устал, но не позволял себе показать этого, уйти от тех, кто так искренне и шумно восторгается его искусством.

Когда накал зрительских страстей понемногу остыл и стал стихать шум аплодисментов, постепенно превращаясь в отдельные хлопки особенно восторженных любителей, Маша и Тимофей стали спускаться вниз.

– А мы вас потеряли, – сказал Александр Ефимович, – я уж, грешным делом, подумал, что Маше стало нехорошо, и вы отправились домой.

– Нет-нет, всё в порядке, просто у Маши появился каприз послушать вторую часть концерта в амфитеатре.

Тимофей предложил подождать Рихтера на выходе, и все согласились. Ждать пришлось долго. Когда Рихтер и Нина Дорлиак вышли, все четверо подошли к ним, и Тимофей вручил Дорлиак букет роз, который, пока ожидали, ему принёс из машины Иван Степанович. Ринувшиеся было к своему кумиру поклонники вынуждены были сдержать свои порывы и ожидать в сторонке возможности пообщаться с небожителем.

– Светик, не буду говорить лестных слов, ты и без того знаешь, как я люблю, когда ты играешь.

– Только когда играю? – шутливо возмутился Рихтер.

– Да знает, знает, – засмеялась Дорлиак, – спасибо, Тимоша, за цветы. Куда вы исчезли после антракта?