Алексей Виноградов - Первый полицейместер. Антон Де Виер – окружение и эпоха: Три Анны

«Духовную эту диктовали Князья Алексей Григорьевич и Васлий Лукич, а Князь Сергей Григорьевич писал со слов их сперва на черно, а потом на бело в двух экземплярах. Один экземпляр, по приказанию отца и дядей, подписал Князь Иван Алексеевич под руку Петра II, а другой взял, чтобы поднести Государю для подписания. В тоже время они положили, что если Петр II за болезнию не может подписать духовной, то предъявить народу завещание подписанное рукою Князя Ивана Алексеевича и сказать, что оно подписано самим Государем». (А. Ведйдемейер)

От г. Маньяка. Москва. 30 января 1730. «В своей депеше от 26 числа сего месяца я писал вам, что есть надежда на выздоровление Царя. Богу угодно было решить иначе, и Государь этот умер в прошлую ночь, между полночью и часом на девятый день своей болезни.

Как только ему закрыли глаза, тотчас же собравшиеся министры верховного совета и фельдмаршалы созвали двор, сенат, весь генералитет также, и Самодержицей Российской империи была единодушно признана Анна Иоановна, герцогиня Курляндская, дочь покойного царя Ивана Алексеевича, старшего брата покойного царя Петра I. Вслед затем эта Государыня была провозглашена Императрицей перед войсками, при грохоте пушек и звоне колоколов. Все прошло вполне спокойно, тем более, что этот выбор заслужил всеобщее одобрение; так что теперь этой Государыне, находящейся в настоящее время в Курляндии, остается только скорее приехать и вступить на престол, согласно желанию русского народа».

От г. Маньяка. Москва, 2 февраля 1730. «Смерть Царя и вступление на престол герцогини Курляндской является крупным и интересным переворотом. Я буду говорить лишь вкратце о царской болезни и скажу лишь, что почти с первой минуты, как показалась оспа на теле этого Государя, врачи отчаялись в его выздоровлении, потому что она была самого опасного вида; в горле, главным образом, высыпало такое громадное ее количество, что, в продолжение последних пяти дней его жизни, не было никаких средств заставить его проглотить хоть несколько капель бульона.

При таком тягостном положении, Долгоруковы употребили все свое старание на то, чтобы найти средство обеспечить наследование царского престола за невестой, будет ли это при помощи совершения брака или на основании воли, выраженной в завещании. Но Остерман, своею ловкостью, умел отсрочивать исполнение плана с минуты на минуту, до тех пор, пока, наконец, он сделался невыполнимым в виду того крайнего положения, к которому привела Царя его болезнь.

Когда этот план не удался, что не преминуло повергнуть Долгоруковых в большое горе, чтобы не сказать отчаяние, они, однако, не перестали выведывать мнение у других министров в совете относительно той мысли, на которой они остановились, возвести на престол ту же княжну-невесту, несмотря на отсутствие формальностей по совершению брака и всякого иного распоряжения покойного; но фельдмаршал Голицын дал им понять, что такое предприятие может иметь слишком опасная последствия, так как они не могли предъявить никакого, достаточного для этой цели, документа, так что Долгоруковы решились отказаться добровольно от своего намерения.

Здесь может быть уместно было бы рассказать о неумеренных выходках, делавшихся при этом столкновении взбалмошным фаворитом, так что фельдмаршал Долгоруков, его дед, человек действительно разумный, с величайшим в себе трудом удерживал его и усмирял в нем безумное желание возмутить в пользу своей сестры гвардию, в которой он состоял майором; но с этих пор излишне будет говорить нам об этом сумасброде… так как, со смертью Царя, род Петра I теперь пресекся, то, как ему казалось, нельзя, без нарушения справедливости, не обратиться к роду царя Ивана Алексеевича, у которого было еще три потомка, а именно: герцогиня Мекленбургская, герцогиня Курляндская и принцесса Прасковья; предпочтение, естественно, должно быть отдано старшей, но она замужем за герцогом Мекленбургским, и можно опасаться, как бы, призвав ее на престол, не ввергнуть Россию в различные затруднения вне государства; между тем нечего будет опасаться того же со стороны герцогини Курляндской, которая свободна и одарена всеми необходимыми достоинствами, так что при ней России можно надеяться лишь на кроткое и мирное царствование; поэтому, его мнение таково, что нельзя сделать иного лучшего выбора для замещения незанятого престола.

В ответ на это мнение прочие министры выразили единодушное одобрение князю Голицыну и стали говорить громко: «Да, да! нет надобности больше совещаться, мы признаем герцогиню Курляндскую своей Монархиней и Императрицей Российской». Тогда пригласили войти барона Остермана, который присоединил и свое одобрение сделанному только что выбору.

Совет отправился тотчас в Кремлевский дворец, где только что принятое решение было сообщено находившимся там, в сборе различным лицам, занимавшим государственные должности; решение это было также единодушно одобрено и утверждено; в ту же минуту даны были необходимом приказания, кому надлежало, позаботиться о провозглашении этой принцессы в качестве Монархини и Императрицы Российской, что было исполнено обычным образом.

Не было вовсе и речи ни о старой царице, ни о сыне покойной герцогини Голштинской, также как и о принцессе Елизавете. Это не значит, чтобы не было весьма сильных интриг, не в пользу первой, которая, как говорят, заявила, на расспросы относительно престолонаследия, что у нее нет более иных желаний, как умереть спокойно в своем уединении, но в пользу двух других претендентов; в пользу герцога, с одной стороны, интриговал граф Вратислав в сообществе и под влиянием барона Крама, министра бланкенбургскаго, которого император содержит здесь около года на свои средства, чтобы он содействовал помянутому графу Братиславу в задуманном императором проекте избрать Царю супругу; оба эти министра, говорю я, вообразили, что венский двор приобретет здесь несомненно прежнее значение, которым он пользовался в царствование царицы, если герцог Голштинский вступить на русский престол, под опекой принцессы Елизаветы; они употребили в действие для этой цели всю свою силу, между тем как два голштинских министра при здешнем дворе старались, с своей стороны, выставить на вид права, даваемые этому юному принцу завещанием, будто бы составленным царицей. Но действия тех и других настолько не понравились старорусской партии, что они, как уверяют, крайне сурово отвергли притязания обоих голштинских министров, сказавши, вместо всякого ответа, что дела герцога, их государя, решительно нисколько их не касаются; а если он и получал перед этим пособие от России, то просто лишь из сострадания, без всякого обязательства». (СИРИО. Т. 74.)