Лейла Элораби Салем - Святость над пропастью

– Для меня это огромная честь слышать похвалу в свой адрес, но я не считаю себя писателем, ибо мне в этом еще учиться и учиться, – смиренно молвил клирик, остудив на время вспыхнувшую надежду.

– Человеку следует учиться всю жизнь, с каждым новым прожитым днем набираться опыта. Такова наша природа, такими нас создал Господь, – профессор шагал по коридору, рядом с ним, чуть поотстав, следовал Дионисий.

– Я считаю, что полученные знания следует направлять на благо и созидание, иначе грош им цена.

– Ты верно рассуждаешь, брат Роман, однако просто что-то творить без пользы – мало; нужно стараться жить по закону Божьему, соблюдать заповеди, данные Моисею. Послушай: когда Моисей спустился с горы, держа скрижали в руках, часть его народа, вопреки данному слову, позабыв все наставления и свое чудесное спасение, воротились к язычеству, познавшее в Египте. Что сделал Моисей, узрев, как народ иудейский поклоняется золотому тельцу? Правильно, он разбил первые скрижали и велел верующим возложить меч каждый на бедро и покарать вероотступников; тогда было убито три тысячи человек. Сие было сотворено ради спасения душ истинно верующих и их потомков. А теперь взгляни, – он встал лицом к террасе за двумя рядами массивных колонн, откуда открывался живописный вид на зеленую аллею, добавил, – солнце дает тепло – благодатное, живительное, и оно же высушивает водоемы и убивает все живое в пустынях. Люди придумали оружие: в одном случае оно служит защитой, в другом – убийством невинных. А каждый из нас должен определить, по какой дороге идти.

Дионисий понял, что имел ввиду святой отец. За то время он научился разбирать иносказанное, находить истинный смысл в непонятных на первый взгляд метафорах. Он был прилежным учеником, ответственным послушником, старательным студентом. В прохладной библиотеке, окруженный учебной благодатью, вдыхая запахи книжных листов, молодой человек перелистывал энциклопедию по языкознанию, вчитывался в текст, помечал на страницах тетради правила грамматики и построения предложений. К нему подсел седовласый старец благообразного, внушающего доверие вида, сказал на ухо:

– У меня для тебя хорошие вести, Дионисий. Скоро в стенах нашей семинарии состоится конференция по богослужению и Святому Писанию. Я, как твой руководитель, вписал твое имя в список выступающих. Право выбора темы за тобой; я верю и знаю, что ты не подведешь, только как следует подготовься, ибо помимо наших преподавателей, на конференцию приглашен Его Высокопреосвященство архиепископ латинской церкви Жозеф Бильчевский.

От услышанного Дионисий потерял дар речи: неужто кропотливые трехгодичные труды во львовской академии не прошли даром?! Весь во власти непонятных-гордых чувств, молодой человек покинул библиотеку, позабыв поблагодарить своего наставника. Он шел, нет – летел по длинным, петляющим коридорам семинарии, душа его пела от радости и нахлынувшего так скоро счастья. Молодой, горячий, Дионисий рассмеялся и аж подпрыгнул на месте, желая в этот миг обнять весь мир и крикнуть каждому о своих возвышенных чувствах. Но, осекшись, воровато огляделся по сторонам – не видит ли кто его? А затем, взял себя в руки, как и подобает клирику, направился в общежитие – в комнату, которую делил еще с одним студентом».

Инспектор отложил в сторону прочитанные листы бумаги, призадумался: написано интересно и увлекательно, однако, к делу то не имело отношения. Поначалу ему хотелось вернуться в камеру и отчитать святого отца за «словоблудие», но вовремя спохватился: перед его взором предстал пожилой, больной человек, и скрытая доселе жалость кольнула его сердце. В конце концом, подумал инспектор, отец Дионисий обречен, так пусть ему будет подарена призрачная надежда – последний раз – хотя бы так. Глубоко вздохнув, он снял очки и поспешно засобирался домой, к своим родным.

«В огромной аудитории с высоким сводчатым потолком, облицованным лепниной в духе барокко, в зале, весь залитым широкими лучами, сидело на скамьях множество людей: от юных клириков-студентов до седовласых святых отцов-ученых. Было душно, сам воздух пропитался различными и тут и там голосами, а еще нетерпеливым волнением, ибо выступать придется не только лишь среди своих преподавателей и сокурсников, но еще высшим духовенством, чье мнение в конце может изменить жизнь навсегда.

Дионисий сидел в крайнем ряду – подальше от глаз, душу его то и дело терзали сомнения и неуверенность в собственных силах. По глупости согласился на участие в открытой конференции, но более всего испытывал стыд за первую радость и скрытую гордыню – теперь горько наказан за это. К нему склонился его куратор, сказал в потоке множества голосов:

– Не переживай, верь в себя, не зря же мы с тобой столько дней работали над докладом.

Дионисий слегка приободрился, однако волнение перед выступлением новой волной накрыло изнутри. Целую ночь он заучивал-перечитывал собственный рукописный труд, еще с утра был полон уверенности, что все знает, но, столкнувшись с людским обществом, приуныл: не всегда собственное мнение сходится с мнениями остальных. Он прислушивался – участники по очереди в алфавитном порядке поднимались на кафедру, зачитывали свои работы, после шла череда вопросов от членов комиссии. Время, казалось, замедлило бег и в то же время подчас рождалось желание растянуть эти мгновения ожидания, когда очередь неукоснительно продвигалась к букве «к». Дионисий то рассеяно посматривал на кружащие в свете лучей пылинки, то лихорадочно вслушивался в речи рассказчиков, и как то бывает всегда – проект другого человека казался на слух лучше, интереснее, успешнее.

Наступил черед буквы «к», Дионисий вытянулся, напрягся: вот сейчас спросят, вызовут его, но нет – перед ним один человек; он облегченно вздохнул, первый страх резко испарился. Ровно через пятнадцать минут Дионисий уверенным шагом приблизился к кафедре, лишь единожды окинул взором комиссию, приметил одобрительный кивок своего руководителя. С высоты кафедры взору его расстилалась вся обширная аудитория и он точно знал, что взгляды пристально прикованы к нему. Он быстро развернул проект, громко проговорил:

– Тема моего доклада «Стыд как первоначальное проявление нравственного сознания». Стыд – это свойство души, это первичный зачаток нравственного чувства, свойственный лишь человеку, способный взвешивать свои поступки и помыслы…

Дионисий изредка вглядывался в текст, сказывая по памяти, уверенный в собственную память. После конференции руководитель жестом подозвал его к себе, шепнул:

– Его Высокопреосвященство желает видеть тебя. Во время беседы с ним держись уверенно, молодой человек, архиепископ не жалует робких.