Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

То, что навстречу нам выехал сам де Гравиль, означало многое: Франция оказывала высокие почести королю Матиашу. Со мной адмирал держался суховато; должно быть, рядом с Пруисом я казался ему личностью весьма серой.

Поскольку юный король со своей сестрой (упомянутой выше дамой) проводил лето в замке Ансени, нас направили туда. Божественное зрелище! – иначе невозможно обозначить наше вступление в Ансени. Жаль, что Матиаша Корвина не было с нами, – какая пища для его тщеславия!

Под глубоким порталом замка двигалась невиданная процессия. Она кричала всеми цветами радуги в мягком свете северного лета, пока темно-серый Ансени не уподобился глубокой старинной чаше, в которой плещется, искрится и переливается через край пурпурно-оранжевое вино. На ступенях замка нас ожидая и Карл VIII – хилый старообразный мальчик, – и его Совет, и мадам де Боже – довольно тощая бесцветная особа в критическом возрасте. Все они силились сохранить достоинство перед зрелищем, представшим их взорам, но и последние его капли испарились, когда Янош Пруис спешился, взлетел с присущей ему стремительностью по ступеням и непринужденно поклонился их величествам, высочествам и превосходительствам.

Порода – вот что было в Пруисе! Он стоял, точно арабский скакун меж изнуренных кляч, приковав к себе все взгляды. Регентша чуть на заставила меня покатиться со смеху. Она рассматривала гостя с откровенной алчностью – такой взгляд бывает у женщин, когда времени, чтобы грешить, остается мало, – смесь желания, восхищения и неприязни.

Вечером – после того, как гости отдохнули, – я присутствовал при чисто восточном зрелище: Пруис вручал дары, присланные королем Матиашем. Спектакль был разыгран частично под открытым небом – венгры вывели предназначенных в подарок коней. Кони были трех мастей, и каждой масти по двадцать пять голов. Остальные подношения явно предугадывали склонность мадам де Боже к бескрайней роскоши. Одни из другим были внесены в залу ящики с посудой из тончайшего фарфора; златотканая одежда; украшения, осыпанные столькими драгоценными каменьями, что было больно глазам. И под конец в качестве апофеоза – золотая (либо же покрытая толстым слоем позолоты) спальня.

Я находил едва ли не комичным все это великолепие; оно словно предназначалось Аттиле или Тамерлану, Однако французский двор, и прежде всего регентша, были иного мнения. Я видел, что щедрость короля Матиаша потрясла ее, особенно в сочетании с исключительным обаянием его посланца. Мадам де Божё так расчувствовалась, проявила в свою очередь такую расточительность в пирах, танцах и увеселениях, что я понял: следует действовать без отлагательств, каждая минута, проведенная Пруисом в Ансени, для нас чистый проигрыш.

На третье утро после прибытия я тайно послал гонца к брату Д’Обюссону. В своем письме я настаивал, чтобы к Джему немедля были направлены двое его людей – разумеется, самых надежных, – дабы подготовить его к тому плану, какой мы давно обдумывали. С другой стороны, следовало отправить в Венецию нашего человека, который бы предупредил республику о том, что Джем, по всей вероятности, перейдет к королю Матиашу. Нам были известны намерения Венеции, ее тесные связи с Баязидом – она сделает все, чтобы помешать Матиашу Корвину. Хоть и против воли, она в этом случае будет действовать в пользу Папства.

Исполнив свой долг, я в преотличном настроении наблюдал за дальнейшими усилиями Пруиса. Он был неисчерпаем. Пруис пустил в ход все свои таланты и обаяние, чтобы покорить Францию. Его красноречие подкупало любого собеседника, его обширные познания, богатство и щедрость заставляли двор видеть в Венгрии невиданно развитую, процветающую страну. Для достижения желанной цели Пруис не жалел ни средств, ни себя самого.

Странно, что он не добился успеха в первые же десять дней: королевский Совет благосклонно выслушивал его увещания и принимал его дары, но медлил с ответом. Причина заключалась в следующем: втянутые в войну с Англией, французы страшились Священной Римской империи – иными словами, Германии. Как всегда, обстоятельства там были смутны, самые разнообразные течения противостояли друг другу, а претендент на престол, эрцгерцог Максимилиан, будучи злейшим врагом Франции, уже теперь, в качестве владетеля Фландрии, каждодневно пакостил ей.

Словом, двор искал за пределами Германии силу, которая угрожала бы ей с тыла, покуда сама Франция уладит свои дела с британцами. Такой силой и являлась Венгрия. Какую выгоду извлек бы для себя король Франции, уступи он Джема Венгрии? В самом деле, союз между Францией и Венгрией стал бы тогда не только возможен, но и реален. Однако, заполучив Джема, Корвин тотчас ринется в войну с Турцией, оставив в покое немцев, и Франция окажется меж двух огней. Если же королевский Совет не отдаст Джема, это повлечет за собой окончательный разрыв с Венгрией. Таким образом, французский двор делал то единственное, что отвечало его интересам, – он медлил. А тем временем – целых полгода – Янош Пруис растрачивал золото и чары в Ансени, Париже и снова в Ансени, сгорал от нетерпения, а позже и от ярости, расточая улыбки регентше и ее любовнику, худосочному королю и его министрам. Со мной он обходился неизменно любезно, словно паши общие неудачи в деле Джема сроднили нас.

Впрочем, начиная с августа 1487 года нас при французском дворе стало уже не двое, а трое – явился третий, посланец Венеции. В Ансени мы смотрели на него как на парвеню, он вступил в наше состязание позже и не мог участвовать в игре на равных. Но оба мы чувствовали, что преимущества на его стороне: из нас троих только он один не желал заполучить Джема для своего повелителя и настойчиво убеждал королевский Совет оставить его во Франции.

С начала сентября мы с Пруисом пребывали в убеждении, что так оно и произойдет. В отношении к нам Совета стал проглядывать холод, регентша уже не бросала на Пруиса голодных взглядов, адмирал же сдержанно попрощался с нами и отправился в Бретань на поле брани – там, изволите ли видеть, ощутили острую необходимость в его присутствии. Я заметил, что теперь наконец и Пруис потерял терпение; епископ Вараждинский начал избегать охоты и прогулки, выглядел в обществе уже далеко не таким лучезарно обаятельным, как прежде, а по некоторым его намекам мы поняли, что Венгрия будет стремиться к союзу с Германией.

Никто не имел права быть в обиде ни на него, ни – тем более – на короля Матиаша, который в сентябре приказал своему посольству двинуться в обратный путь. Самая крупная и самая дорогостоящая попытка Венгрии завладеть Джемом завершилась неудачен. Вопреки приказу Пруис предпринял еще одну попытку, совсем отчаянную. Он выступил перед королевским Советом и в речи, искусству которой мог бы позавидовать сам Цицерон, изложил последствия французской близорукости: она развяжет руки Баязиду для победоносных воин в Италии и Центральной Европе, нанесет тяжелый удар торговле с Левантом и поставит Европу лицом к лицу пред ужасом нового нашествия Аттилы.