Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

Флореса сменил кардинал Кьеррегато. Крупный ученый, он слыл одним из самых искусных ораторов нашего времени. Его речь перед королевским Советом полностью подтвердила эту славу.

– Мы безмерно счастливы, – сказал он, – предстать перед особой его величества короля Франции. Испокон веков короли Франции славились примерным благочестием и отзывчивостью к бедам святого престола. Папы вдохновили ваших прадедов отторгнуть святые места у неверных, отнять у них христианские провинции на Востоке; французские крестоносцы были цветом рыцарства. В те времена сердца людей были полны страха божьего. Угроза тогда находилась далеко, и не к расширению владений стремились ваши государи – единственной их целью было утвердить имя Христово и. вернуть тысячи заблудших душ в лоно святой нашей церкви. В своем христианском усердии они создавали армии и флоты, отдавали все – своих сыновей, братьев, собственную жизнь, – дабы обрести славу не здесь, а на небесах. Эти воины, эти подвижники веры христовой обрели вечную жизнь, из поколения в поколение передаются их имена. Слава, вечная им слава!

Несмотря на то, что я передаю вам его речь слово в слово, вы не можете представить себе, как была она произнесена братом Кьеррегато. Воздействие ее было столь сильным, что Совет замер. Перед мысленным его взором прошествовали наши славные крестоносцы, давно забытые короли и рыцари забытой эпохи, вдохновенно направляясь навстречу бессмертью.

Кардинал Кьеррегато внезапно опустил воздетую для благословения руку. Весь его вид выражал бескрайнее горе.

– Ныне же иссякает вера, – продолжал он. – Угасло воодушевление; уже не ради вызволения Иерусалима, Азии или Греции прислала нас сюда святая римская церковь. Речь идет о самой Италии. Дела обстоят все хуже и хуже. Не случись смерти Завоевателя и распри между его сыновьями, пожар давно охватил бы наши собственные земли.

Видите ли вы, коих мы сейчас коленопреклоненно Молим, видите ли, в сколь малый срок турецкая опасность достигла пределов Италии? А находятся еще итальянцы, настолько близорукие, что сами призывают турка и натравливают его на святой престол! Если бы не вмешательство святого отца, Буколино еще месяц назад впустил бы Баязида в Озимо и тем обеспечил бы ему победу над Италией. Недостанет у Италии сил, чтобы в одиночку одолеть турецкую угрозу, и святой отец взывает ко всему христианскому миру. Но как будет воевать христианский мир, коль он раздираем войнами между королями и горожанами, между соседями-единоверцами?

Святой отец послал нас, дабы и мы помогли вам умиротворить владения вашего величества. Едва лишь стихнет вражда, Франция сможет исполнить свой христианский долг: все свои силы отдать войне против турок.

Победу в этой войне обеспечивает нам большой козырь – брат султана. Мы призываем вас отдать его нам. Если Джем будет находиться в руках святого отца нашего, Баязид не осмелится осуществить свои зловещие Намерения против Италии. Святой отец убежден, что вы не откажете в поддержке своей духовной матери-церкви, молящей и заклинающей! Тем более что Пьер Д’Обюссон, сделавший Джема своим пленником, присоединяет свои мольбы к нашим, и пленник сам также поддерживает их. Ваше величество, покойный отец ваш – да пребудет в веках славное его имя! – обещал Джема святому престолу. Папство молит вас о том же, ваше величество, и ожидает ответа!

Я видел, когда брат Кьеррегато умолк, многое королевские советники тайком подносили к лицу платки, в глазах юного короля блестели слезы. Единственно мадам де Боже была не слишком растрогана, хотя, будем справедливы, она тоже проявила некоторую взволнованность. Как ни глубока была в нашу эпоху светская испорченность, воспоминание о торжестве нашей веры, упрек в том, что ныне она лишилась воителей, сделали свое – французские вельможи устыдились собственной низости.

Однако известно, что благородные чувства исчезают быстро; весьма недолгой была и эта вспышка доброй воли. Хотя после той памятной речи адмирал и посулил отдать Джема, он на следующий же день заговорил об опасности подобного путешествия, ссылаясь на полученные из Венеции вести.

Итак, речь шла о цене, снова о цене за Джема.

Французы не высказывались определенно относительно этого. Они лишь напоминали о том, что не было еще в истории личности, имевшей для Европы столь огромное значение. Из этих общих рассуждений я заключил, что Франция полна решимости еще долгое время сохранять Джема для себя одной – то ли как козырь во внешней политике, то ли дожидаясь, пока цена на него возрастет еще более. В конце концов, у французов не было причин торопиться.

Адмирал де Гравиль в одной из бесед со мной вскользь обронил, что его родной брат, архиепископ Бордоский, обладатель многих достоинств, заслуживает кардинальского звания, а между тем… Я поспешил известить о том Иннокентия VIII – с просьбой принять во внимание желание де Гравиля. И никак не ожидал, что получу в ответ резкую отповедь его святейшества. «Как могли Вы предположить, – писал он, – что Папство возведет в кардинальский сан еще одного француза? Мало разве того, что французы не почитают святого престола, что в Париже все еще пребывают легаты, в какой-то мере освящающие действия Совета? Довольно с них, – писал он, – пусть не рассчитывают на большее; де Гравиль весь род их, – тираны и узурпаторы».

«Ах, какую новость открывает мне его святейшество! – мог бы воскликнуть я. – Будто я сам не знаю, что де Гравили – разбойники с большой дороги! Но ведь именно поэтому и следовало привлечь их на нашу сторону, не так ли?»

Дорого бы я дал, чтобы увидеть лицо его святейшества, когда он читал пересланное мною следующее пожелание Совета (оно уже выходило за рамки приличий): французы просили папу не благословлять избранив Максимилиана императором Германии. Как я уже говорил, французы еще в наши времена опасались немецких бесчинств, а Максимилиан в этом смысле сулил многое.

Даже при всем желании Иннокентий VIII не в силах был этого сделать. Прадеды Максимилиана действительно лежали в прахе перед Каноссой, дожидаясь благословения папы, но, помилуйте, времена-то были иные: теперь отказ только ожесточил бы Максимилиана, коему, чтобы ожесточиться, требовалось весьма немногое, и доказал бы, что Германия может обходиться и без благословения капы.

Возможно, именно моя просьба не направлять в Париж столь резких посланий, ибо они не подкреплены реальными санкциями, побудила Иннокентия ответить, что он обезвредит Максимилиана и не предавая его анафеме. Папа просто издаст декрет, коим объявит, что во Фландрии и Лотарингии (соседних с Францией германских владениях) все до единой сделки – покупка, продажа, контракты, наследства – недействительны, а все приговоры преступникам неправомерны. Тамошние суды и нотариальные конторы теряли право приводить к присяге и выносить приговоры.