Аскольд Герсо - Графиня поневоле

Случилось же это на осенней ярмарке, куда стекался торговый люд со всех окрестных деревень и сёл, городов и поселений, каждый со своим товаром и целыми днями на площади стоял людской гвалт из криков, призывающих обратить внимание на товары, и, облапошенных покупателей или обокраденных крестьян и крестьянок. Какого чёрта принесло графа на площадь в тот день, Ефремушка, даже повзрослев, не выпытывал, как не понимал, вообще, зачем он сам там оказался, если с вечера собирались на рыбалку.

Наверняка, возможность что-то да украсть в толчее и толкотне, чем особенно славятся торговые ряды, где в другой раз бывает и не протиснуться, а уж кошель вытащить у зазевавшегося покупателя, даже заморачиваться нет надобности, достаточно понаблюдать за ним. И ещё хорошо, что они только подошли к площади, иначе его с небольшим ростом, может и задавили бы какие-нибудь особо резвые ездоки или народ, что шёл сплошным лесом. В такие дни всегда так: или пан, или пропал. Повезёт им, так дня три можно не думать о хлебе насущном, калачами будут отъедаться. Нет – никто и не вспомнит, кому интересна судьба оборванцев.

– Куда под ноги лезешь, пострел! – услышал он грузный голос прямо над своей головой, увлечённо наблюдающий за людьми и не заметивший карету, что едва не наехала на него. Прямо над головой Ефремушка увидел ноздри и крупные жёлтые зубы лошади. Господи, спаси!

– Что там за шум? – последовал следом вопрос из кареты.

– Да, тут пострел тут под колёса лезет, барин, – ответил кучер на вопрос.

В этот миг из кареты показалась голова в напудренном парике и с удивлением и заинтересованностью оглядела площадь. В этот момент граф и заприметил Ефремушку.

– Малец, подойди, – сказал он, обращаясь к нему.

– А что ты мне за это дашь? – нагло посмотрел Ефремушка на графа, никаким манером, не представлявшим, с кем разговаривает. Уже проживая при дворе графа, он научился красноречивому выражению своей мысли, о чём тогда и подозревавший.

– Чего бы ты сам желал? – в ответ спросил граф. Кучер на козлах с вытаращенными от удивления глазами наблюдал за этой сценой, ожидая, чем же это закончится. Слыханое ли дело, что шпана нагло разговаривает с барином и тот не гневается. Откуда было знать недавно нанятому кучеру о своеобразных причудах Апраксина, каковых у него в запасе было немало.

– В карете прокатиться, – сам не ожидая от себя подобной прыти, выпалил он. Ефремушка, зная повадки и привычки богачей, разумеется, рассчитывал, что сейчас человек в карете засмеётся и гаркнет ему во всю глотку: а ну, пошёл, отсюда, мелюзга. Да только ему не привыкать слышать подобные речи, за день не раз кто-нибудь да покрикивал из торговцев. Иной и подзатыльником дополнял свои крики. Но произошло совсем неожиданное, что скорее можно назвать свершившимся чудом, чего не просто не ожидаешь, даже представить сложно, вогнавшее в ступор даже кучера на козлах, граф, открыв дверцу кареты, произнёс:

– Милости прошу, – это выглядело странным, и не умещающимся ни в какие рамки, поступком со стороны графа, любившего эпатировать публику неординарными выходками.

Ефремушка растерялся. Он ожидал в ответ чего угодно и готов был ко всему, но только не такому ответу. «Что же такого задумал барин?» – пронеслось у него в голове с молниеносной быстротой, не оставлявшей времени на размышления.

– Так чего же ты испугался? – подначивая, спросил граф Апраксин. – Или ты не такой уж и смелый на деле?

Оставалось одно: решиться влезть в карету, но и пугало, а что если это ловушка? Ребятня, стоявшая чуть поодаль от него, также подглядывала за ним. Им также не терпелось увидеть, чем закончится всё. И он решился: если не сядет в карету, житья не дадут, засмеют. И плевать они хотели с какой целью заманивают друга.

Отбросив все сомнения, он подошёл ближе к двери кареты и граф протянул ему ухоженную руку, под кружевной манжетой и массивным перстнем на указательном пальце, в камне которого отражались солнечные лучи, переливаясь всеми цветами радуги.

В карете стоял терпкий аромат духов и благовоний, к которым примешивался запах дыма дорогих сигар, от которых у Ефремушки закружилась голова и он уже готов был выпрыгнуть обратно, но дверца захлопнулась и граф приказал кучеру:

– Поехали

Лошади повели ушами в ожидании крика кучера и уже после зацокали копытами по уложенной булыжником мостовой, отстукивая секунды до начала новой жизни Ефремушки. Уже в самом скором времени он позабудет, что значит воровать булку хлеба, чтобы не умереть с голоду где-нибудь под мостом или искать место для ночёвки. Но всё это произойдёт после, а пока он ехал рядом с графом, ничуть не понимая, что для него начинается новая жизнь полная самых невообразимых перипетий судьбы и только опыт, приобретённый на улочках и переулках, позволит ему избежать краеугольных камней при дворе, что подстерегали едва ли не на каждом шагу.

В тот момент, когда карета исчезла за углом, ребята приуныли, каким-то внутренним чутьём поняв, что Ефремушку они потеряли навсегда, о чём он сам ещё и не догадывался.

У детей, постигающих жизнь на улице и в подворотнях, интуиция более развита, поскольку они предоставлены сами себе и за любые шалости и ошибки ответственны сами, папка с мамкой не заступятся. Что, как следствие приводит к мысли принимать решения самому, ибо никто за тебя сие делать не будет, да и не кому. Ефремушка, находясь в карете уже более получаса, начал осознавать, что происходит нечто, выходящее за рамки условностей, и решил обратиться к дяде, а как иначе обращаться к человеку значительно старше себя, сидящему рядом, жалостливым голосом:

– Дяденька, я накатался. Выпустите меня, пожалуйста.

– Малец, а покушать не желаешь? – вопрос, заданный графом, попал в самую точку. Ефремушка и сам давно уже почувствовал, как у него сосёт под ложечкой от голода, от момента, когда они покушали булочку с маком, прошло достаточно времени и растущий организм, требовал еды, – да и когда ещё доведётся, сидя рядом с графом, прокатиться ветерком, а?

– Хочу, – сказал Ефремушка, не смея прямо в глаза смотреть взрослому человеку, проникшемуся к нему жалостью, не обратив внимания на последние слова. Да и едва ли поверил бы он им. Станет какой-нибудь граф, катать его в карете… Животик же и вправду напоминал о себе тянущей болью, и говорить: не хочу, значит обмануть самого себя.

– Ну, тогда спешить тебе ни к чему, правильно? Прошка, – окликнул он кучера, – заверни к закусочной.

– Слушаю-с, барин, – отозвался кучер, до сих пор ещё не оправившийся от удивления.

Ефремушка, почувствовал, как карета свернула, но не видя через занавески, прикрывающие оконца, ничего не понимал. Происходило же многое, что в корне бесповоротно изменяло его дальнейшую жизнь.