Константин Мальцев - Крестовская. Роман

Другая, не матримониальная будущность привлекала Маню. Она хотела быть и актрисой, как мать, и писательницей, как отец: то детское желание, что высказывала она (лишь бы взрослые отстали со своими расспросами) в четырехлетнем возрасте, не только никуда не подевалось, но и как будто въелось в нее.

К своим семнадцати годам Мария – да, пора к такому возрасту из Мани стать Марией – уже прочла книги своего отца Всеволода Крестовского – и авантюрные «Петербургские трущобы», и идейную, выставляющую полнейшими негодяями социалистов и революционеров дилогию «Кровавый пуф», которая была написана им позднее. Ее восхитила серьезность, основательность подхода отца к своим произведениям. Заметно было, что за ними, кроме литературного таланта, кроются большая работа, скрупулезное изучение действительности во всех ее проявлениях и сопутствующий этому изучению жизненный опыт.

Что до Марии, то если с талантом, судя по отзывам преподавателей, все у нее обстояло неплохо, то вот опыта ей, конечно, сильно недоставало, чтобы начинать писать – просто в силу возраста недоставало.

Значит, сообразила она, пока дорога ей – в артистки! Благо способностями в этой части, как и в литературной, она тоже не обделена; в спектаклях, что ставились воспитанницами Смольного института, она играла первые роли и снискивала рукоплескания. Как раз в театре она сможет набраться опыта, окунуться в жизнь с головой, а потом взять да и описать этот театральный мир!

А чтобы ничего не запамятовать, пока дело дойдет до писанья, всеми своими впечатлениями она решила делиться с дневником, который вела со дня определения в Смольный. Уж точно записи не пропадут, их вполне потом можно будет использовать в литературной работе! Сделанные, что называется, по горячим следам и на живую нитку, сразу после того или иного события, наблюдения или размышления, они придадут будущим произведениям живость и правдивость.

Но тут, впрочем, имелась загвоздка, которая не могла не смущать Марию. Если дневниковые записи предназначены только для нее самой, – она и писательница, и единственная читательница их, – то рассказы и повести, которые ей предстояло в будущем создать, прочитают – а она на это рассчитывала, иначе и стараться незачем – многие. Поэтому нужна осторожность в описании людей, которых могут узнать их знакомые (или они сами себя могут узнать).

Она держала в уме, как отец ее в «Петербургских трущобах» под именем баронессы фон Шпильце описал их соседку по дому и имел вследствие этого неприятное объяснение с последней. Мария не помнила, как это было, но отец рассказал об этом случае в одном из редких своих писем ей: поглощенный собственными делами, он все же иногда давал о себе знать.

Он был тогда на русско-турецкой войне в качестве корреспондента и в начале своего послания дочери передал новости с театра военных действий и уверил, что он пребывает в полной безопасности, поскольку находится непосредственно в свите государя. А затем писал: «Желание твое быть литератором, о котором ты поведала в предыдущем своем письме, весьма похвально, несмотря на все тернии, что непременно уготованы судьбой на этом пути. Я не пугаю, а говорю как есть: тернии будут. Как доказательство приведу в пример свои собственные неурядицы. Достаточно вспомнить, как поливала меня грязью так называемая «демократическая» и «прогрессивная» и даже «умеренно-либеральная» публика по выходе моего «Кровавого пуфа». А ведь я всего лишь предостерег в нем общество от увлечения нигилизмом, показав, что им прикрываются мошенники и мерзавцы, никаких благих целей в своих махинациях не преследующие, а ставящие во главу угла только личную выгоду или, что еще хуже, выгоду их покровителей, слепыми марионетками коих являются. Только и всего! А меня обвинили в клевете, доносительстве, ренегатстве! Можешь представить мое состояние! Хорошо, я к тому времени, когда началась эта травля, поднятая против меня в печати, уже был в офицерской среде, в обществе армейских товарищей, они меня подбадривали, упоминая восточную пословицу: «Собаки лают – караван идет».

Вот что значит следовать правде в литературе! Самого будут преследовать! Как тебе такие тернии?

Кстати, на предмет правды. Бывали и курьезные случаи. Ты, наверно, не помнишь, но когда мы жили на Большой Морской – мы еще не были с твоей матерью в разрыве, – жила в одном доме с нами некая госпожа…»

Далее шел рассказ о том самом объяснении с соседкой, приправленный юмором и смешными преувеличениями. Заключал его Крестовский такими словами: «Как видишь, правда даже в таких мелочах может быть чревата. Но без правды литература не нужна».

Мария часто вспоминала это письмо отца. Она не собиралась выводить на чистую воду прохиндеев-революционеров, пусть этим мужчины занимаются, но предостережение аккуратнее подходить к описанию знакомых лиц отозвалось в ней: по своей деликатности она боялась обидеть ближнего. После многих раздумий она нашла выход, показавшийся ей блестящим и даже идеальным: ведь можно писать не о других, а о себе, только не в точности, а меняя имя, обстановку, обстоятельства. Будет и правдиво, и не обидно для других!

Но это все еще предстоит, а пока перед ней только расстилалась дорога во взрослое существованье, таившая тернии, и, кстати, не о таких терньях предупреждал ее отец, а уж она и представить себе не могла, что ее ждет.

Наивная светлая девушка, всеобщая любимица, что она могла представлять! Верно она через много лет в своей повести «Вне жизни» сказала, в третьем лице, подразумевая себя семнадцатилетнюю: «Когда Женичка Лидова (на самом деле Мария Крестовская) выходила из института, это было такое чистое и милое существо, что всякий, знавший ее, чувствовал к ней безотчетное влечение». С такими, чистыми и милыми, жизнь не всегда бывает ласкова.

К карьере артистки склоняли Марию не только детские мечты, но и практические соображения. Сидеть на бабушкиной шее по окончании курса Смольного не представлялось более возможным. Если становиться взрослой, так уж становиться взрослой до конца, в том числе и в смысле заботы о куске хлеба. А театр таким куском мог обеспечить.

К тому же туда была открыта дорога. О Варваре Дмитриевне, маме Марии Крестовской, еще помнили в театральном мире, и ее имя в некотором отношении послужило пропуском. Некоторые бывшие знакомцы Варвары Дмитриевны – антрепренеры, режиссеры, актеры – в дань памяти о ней не затруднились взять заботу над ее дочерью, клятвенно заверяли, что составят протекцию.

Правда, то, какими маслеными глазами смотрели они, эти постаревшие мужчины с развязными манерами, на Марию, как слюняво целовали ей руки, вызывало в ней естественные опасения. Она подозревала, что все их обещания даются с грязным намеком и что в благодарность за помощь в устройстве ее в театр они попросят вознаграждение. И легко можно догадаться, какое именно. Поэтому с этими добровольными «помощниками» она была учтива, но холодна и не давала им повода продвинуться дальше целования рук.