Сергей Соколов - Грозный. Первый настоящий император Руси

– А, ты здесь, розмысл немецкий. Ну тоже постой, полезен будешь.

Две дюжины бородатых, прокопченных солнцем и ветром подмастерьев и разнорабочих, кто воткнув топоры в колоды, кто – засунув за пояса, собрались вокруг мастера.

– Вот наверху, там, на стене, кто будет ходить во время войны? – начал Александр Иванович.

– Пушкари, стрельцы… – отвечал Костя-бригадир. – Лучники и эти, кто смолой да кипятком врагов будет поливать! – кликнул кто-то из мужиков.

– Верно, потому как это боевой ход. А кончится у них припас, как им новый принесут?

– По лесенке! – отвечал Костя.

– А если раненых, убитых нужно с боевого хода снять и одновременно припас нести, то как? – хмурил брови Молога. – А если надо быстро? Тебя татары будут ждать, что ли, пока ты штаны заправишь и по лесенке пойдешь?

– Ну а как?

– А так. Лестница в башне она навсегда, пока стоит башня. По ней в мирное время дозорные ходят на боевой ход, туда и сюда. А когда займется дело, тут не до ходьбы уже, тут бегать нужно. Туда бежать и тащить вчетвером котел с кипятком – обратно бежать раненых тащить. Туда пушку да ядра бегом – обратно пустые котлы возвращать. Битва ждать не будет, тут кто быстрее. Так что делать нужно не лестницу, никто в своем уме к пряслу лестниц не приделывает. Нужен боевой взбег – вот такой широкий помост с такими прибитыми прогонами, чтобы не скользить. Поняли?

– Поняли, приколотим до вечера этот… взбег! – отвечал Костя.

– Не надо колотить, его сделать надо приставным. Крепким, но приставным, потому как в мирное время он не нужен, но наготове быть должен. Давай разбирай свою эту… и делай взбег! – Александр Иванович повернулся к Бутлеру. – Правильно я говорю?

– Да, то есть так! – с акцентом на «а» заговорил иностранец. – В Европе лестницы только в башнях, больше нигде. Стена хороша по толще своей, удобно на боевом ходу работать с огнестрелом. А по высоте… можно и пониже, ведь основная задача – устоять перед артиллерией, так, мастер?

– Не совсем так! Пониже можно сделать и по месту будет, да нежелательно. Наши супротивники законы войны знают и европейские, и другие. И кто его знает, чего ожидать от этих бывших ордынцев.

– То так, да! – розмысл, акая, дотронулся до края берета и удалился.

– Сергуля, идем! – махнул Молога и таким широким шагом пошел дальше по стройке, что мальчик за ним еле поспевал. Дед и внук поднялись на Красную Горку – холм за околицей одноименного села. Здесь стоял стрелецкий разряд Василия, сюда вскоре должна была прийти весть о прибытии в Углич царя Иоанна.

– Вот это да-ааа! – протянул Сергуля, наполнившийся свежим ветром и восторгом от увиденного. Куда только хватало взгляда, везде простиралась сказочная картина: стоял совершенно новый город, срубленный из бревен. От Красной Горки до села Алтынова на горизонте и до Золоторучья, что за Волгой, почти у самого Углича стояли крепостные башни и стены. Всего башен, ощетинившихся бойницами и голыми стропилами, Сергуля насчитал восемнадцать. А кроме них еще деревянная шатровая колокольня, какие-то избы, вероятно, для жителей или для ведения ремесел.

– Дедуля, это же больше, чем Казань, наверное!

– Это больше, чем даже Московский Кремль, Сергуля! – сказал дьяк Выродков, тихо подошедший сзади.

– Здравствуй, Александр Иванович!

– Здравствуй, Иван Григорьевич!

Зодчие обнялись.

– Ну как, Александр Иванович, успеваешь к сроку?

– Мои вторая и четвертая башни, что на Свиягу, готовы, осталось прясла добрать. Успели.

– Нужно церковь собрать к приезду государя. Приедет – обязательно спросит, память у него на указы долгая. А церковь Троицкую он при тебе наказывал делать в самой сердцевине Круглой горы.

– Нешто мастер Самойло не сделает к сроку? Церкви-то ему отряжены в работу, а нам башни, – сказал Молога, поджимая губы и хмуро глядя в сторону за Волгу.

– Ну, не хмурься, Иваныч! – Выродков положил руку на плечо Мологе и старался поймать взгляд старика. – Самойло боярам на Варварке срубы-светлицы ставил да церковь домовую, вот лучшие заказы и выклянчил. Перевернулся намедни на лодке у стрелки речной, да в холодной воде и потонул. Так что, Иваныч, заканчивать его церковь тебе да твоим мужичкам.

– Нет, Иван Григорьевич, заканчивать его замысловатую постройку под пятиглавие долго, да и нелепо. Крупные церкви потом ведь построят из камня, зачем сейчас огород городить. Распорядись его незаконченную постройку на бревна для стен пустить, авось успеют перерубить. А я сделаю добротный сруб с одной главкой на восьмерике, чтобы как свечечка над Волгой и Свиягой стояла.

– Давай, Александр Иванович, не подведи. И руби церковь не «в чашу», а «в лапу», чтобы уж свечка твоя ладная была.

– Не впервой, Иван Григорьевич, понимаем, где храму стоять и кто придет туда на службу. «Ласточкин хвост» тебе такой будет – сто лет простоит!

Тут разговор двух зодчих был прерван Сергулей, который бежал к деду, прижимая к груди правую руку и сморщив лицо, как гриб. Пока шел разговор, мальчик засмотрелся на стрельца, как тот ловко точит лезвие своего бердыша. Легко, звонко ходил по металлу точильный камень в руке немолодого усатого бойца. Сергуля подошел и вежливо попросил поточить и его топорик. Надо сказать, что мастер Молога очень надеялся вырастить из внука продолжателя профессии и подарил ему небольшой, но удобный топор с чуть изогнутым лезвием и топорищем из красного дерева. И, в общем, много простых вещей мальчик уже знал. Умел, например, рубить острым топором по сосновому дереву, даже скорее резать его, как масло. Знал, как больно отдается в руке березовая доска, если тяпнуть по ней неумело. Уважал дуб, но тот его плохо слушался. Любил мастерить по липе.

Стрелец, конечно, в два счета подточил мальчику его орудие. Сергуле так понравился процесс, что он попросил попробовать. «Ну на камень, доведи сам до остроты», – сказал стрелец и передал Сергуле точильный камень. Ах, как приятно было вжикать им по металлу, и без того остро отточенному, подражая старшему закаленному бойцу. Туда-сюда, вжик – раз, вжик – два… на вжик-пять рука соскочила, и мальчик с нажимом провел четырьмя подушечками пальцев по острому как бритва лезвию топора. Долю мгновения он ошалело видел, как разрезы на пальцах почти до костяшек были белыми, потом через них хлынула кровь. Боль пронзила мальчишку через виски и позвоночник до самого копчика, и, отойдя от шока, он побежал к деду, единственной его защите в этой жизни.

– Морока ты моя! – воскликнул мастер, увидев морщившегося и подпрыгивающего на одной ноге внука с зажатой рукой. Молога поискал глазами, нашел кустики подорожника, сорвал несколько листков. Потом с усилием надорвал подол своей рубахи и резким движением оторвал целую полосу ткани.