Вальдемар Крюгер - Чита – Харбин

Марк смог уговорить Бурядая поехать с ними посмотреть чудо-плуг лишь после того, как старик узнал, что он сможет увидеть там и Степу. Любил он обоих пострелят Степу и Прошку как своих внучат, особой нежной любовью, наставляя добрым примером на истинный путь. Ну а хваленый плуг был ему нужен, еще меньше, чем корове седло.

Пока выехали из Могойтуя кавалькада выросла до размера полувзвода. Все новые и новые казаки присоединялись к процессии, узнав о цели вылазки в Рысью падь. Цыганским табором, на разномастных лошадках, одеты кто во что горазд, с удалым посвистом группа всадников, где мелкой рысцой, а где и в намет, двигалась по полевой дороге, оставляя за собой вьющийся дымок взбитой копытами пыли, оседающей серым кисейным покрывалом на полыхающее неугасимым огнем великое множество цветущих жарков, растущих в изобилии на разостланном зеленым платком широкой луговине. Нет краше картины для удалых казаков, довольных своей судьбой-судьбиной. Сегодня она родная мать, а завтра – злая война-мачеха.

Ну а пока едут казаки по трое в ряд, распевая дружно песню.

На этом месте, головы в казачьих фуражках с желтыми околышами, словно подсолнухи на солнце, повернулись разом, как по команде, в сторону Марка, ехавшего во втором ряду, и казаки уставились вожделеющими очами на объемистую сакву, где так призывно бряцали жестяные банчки со спиртом. Казак выпить не дурак, а на дармовщинку, тем более. Да и только ли казак?

Один из попутчиков, Семен Нижегородцев, приходившийся Марку родственником, разве что из-за одинаковой фамилии, рассыпался мелким бисером.

– Марк Сергеич, уважь обшиство, плесни чуток, а то в горле пересохло.

Степенный Марк, не торопясь повернулся к худосочному, по его мнению отпрыску, уважаемого в селе семейства, смерил его от головы, покрытой смятой блином фуражки, до пят, облаченных в какие-то опорки из сыромяти, язвительным взглядом.

– Ты кого сунтуришь? [101] Ты кого сунтуришь? – Что ты сказал? За кисет решил меня подержать [102] Подержать за кисет- стрясти, ограбить Поршень?

Мужики грохнули дружно смехом, встав единодушно на сторону Марка. Саква-то со спиртом у него. Сконфуженный Семен, он же Поршень, не имевший кстати ничего общего с двигателем внутреннего сгорания, получил свою кличку из-за неудовлетворительного состояния носимой им обуви. Забайкальские казаки сплошь и рядом носили собственноручно пошитые неказистые на вид олочи, но Семен перещеголял всех, сварганив высмеянные всем селом «мокасины», ставшие притчей во языцех и наградившие их создателя пожизненной кличкой.

И хотя казаки поддержали казалось бы Марка, их носы, устремленные на заветную сакву, говорили совсем другое. Не мешало бы выпить и закусить.

Пили прямо в седлах, закусывая по очереди одним шматком соленого сала. Лишь один Бурядай отказался от деликатеса, помеченного следами зубов посельщиков. Спрыгнув с седла, он выкопал пару луковиц сараны, решив стать на один день вегетарианцем.

Неспроста угостил Марк мужиков «дармовой выпивкой», и как покажут дальнейшие события, он окажется и на этот раз прав.

Полностью проснувшийся Сергей, почесывая шишак, пошел за быками, не спешившими подниматься с облюбованных ими лежок в тени раскидистых кустов ольхи. Сдурел хозяин, солнце вон еще едва зенит перевалило, а он уже очередной уповод зачинать надумал. Согласия быков так и не спросили, запрягя их в плуг. Мужики обступили тесным кольцом железную диковину, торчащую красной козявкой на черном брюхе поднятой целины. Полуденное солнце отражалось на зеркальной поверхности отвалок плуга, нарушившего вековой покой залежи. За межой, в траве, стрекотали неугомонные кузнечики, чуть дальше пели перепела нескончаемую песню «Фить-пирю, спать- пора». Но спать желали лишь одни потревоженные быки, даже Гнедко, запряженный впереди, косил тревожно одним глазом на шумевших ульем людей и прядая ушами ждал команды «Но Гнедко, пошел родной!».

Наконец «пахотная процессия» сдвинулась с места, и плуг, разрывая дернину, отвалил пласт лоснящейся жирной земли. Головным шел Гнедко, за ним три пары быков, сопровождаемых гордо вышагивающим рядом с плугом Сергеем, за ними куча галдящих грачами мужиков.

Лишь один Бурядай остался стоять, как прикованный на своем месте, покачивая седой головой. Чудные они эти русские. Такое приволье здесь. Какое хорошее пастбище на елани было, рядом водопой, даже аргал собирать не надо, вон сколько дров много, перерыли все, испортили, хаара баабгай [103] Хаара баабгай (бурят.) – бурый медведь такого не сделает. Не понимаю я этих русских. Как приедут, поселятся, первым делом строят деревянную избу-юрту, землю вокруг изроют, обнесут ее плетнем, огородом называют. Буряты иначе, волю любят, не нарушают природы, оставляя, все как есть.

Степа, помогавший отцу, поначалу и не заметил отсутствия абы Бурядая среди идущих за упряжкой казаков, расхваливающих на все лады «аглицкий плуг». Диву даются, как легко он пашет, оставляя после себя гладь пахоты, всем хочется заиметь такой чудесный плуг, да кусается он. Корову, а то и две, продай за эту железяку о двух колесах. И действительно плуг Липгартъ стоил по каталогу 43 рубля, но это в европейской части России. Пока довозили его по чугунке [104] Чугункой звалась в простонародье Транссибирская магистраль. до Читы цена вырастала в полтора раза.

Так бы наверное и не заметил бы Степа, что Бурядай остался стоять одиноко на краю поля, если бы Семен Нижегородцев, не закричал бы.

– Казаки, глянь, красавка вон!

Все разом отвлеклись от созерцания плуга и пашни, устремив взгляд в указанную вытянутой рукой Семена сторону. Не часто приходилось им видеть даурского журавля.

И действительно, красавец журавль, расхаживал по свежей пахоте, выглядывая добычу. Вот он насторожился, подняв голенастую ногу, сделал шажок, и повернув набок украшенную белым башлыком голову, впился глазом, обрамленным нагой красной кожей в одному ему видимую цель. Все замерли, забытые быки остановились, радуясь случайной передышке, разорванной возгласом, вырвавшимся дружно из нескольких глоток. Журавль дернулся, совершив стремительный удар, и в его клюве оказалось какое-то мелкое животное.