Вальдемар Крюгер - Чита – Харбин

Но слова Рейтерфена без прикрас говорят и о неудовлетворительном состоянии Забайкальского казачьего войска, в каком оно находилось в начале ХХ века. Приобретение снаряжения за свой счет поставило многие казачьи хозяйства на грань катастрофы. Именно это сослужит плохую службу, внесет раскол между забайкальскими казаками, оказавшихся по вине близорукости царского правительства по разные стороны баррикад.

Удивительно также, как Рейтерфен при первом же знакомстве заметил некоторые особенности забайкальских казаков.

« Казаки называли друг друга «паря». Они сидели небольшими компаниями вокруг котелков и молча «чаевали».

Этим все сказано. « Паря » – это доверительное отношение между товарищами, стоящими друг за дружку горой. Ну а « чаевать » – одна из спаек, основ их совместной жизни, так сказать, чайная церемония по-забайкальски.

Теперь нам ясно, почему, так долго сидят у костра « пари » Серега, Гоша, Поршень и Значитца, потягивая из «самоковочных» стаканов карымский чай, отбросив в сторону пустой банчок из-под спирта.

Молодежь тоже не теряла времени даром. Искрящийся смех девчат и задорный хохот парней перекрывали время от времени оглушающие крики перепуганных носительниц сарафанов, доносящиеся затухающими в ночи отголосками до табора косарей.

– Анахай однако заглянул на огонек, – обернувшись на звук, произнес хохотнув Поршень, – вишь как девки-то пищат.

И действительно, собравшаяся с окрестных покосов молодежь развлекалась. Песни попеть, поводить вокруг костра хороводы, ну и девчат напугать, как же без этого. Отойдя в сторонку, какой-нибудь парень напяливал на себя вывернутую наизнанку шубенку да лохматую шапчонку, вот и готов анахай. У страха глаза велики. Выскочит из темноты с диким ревом, прокричит что-то нечленораздельное, девчата готовы от страха в костер заскочить, или, на что и рассчитывали парни, искать спасения в их объятьях. А что, недурно придумали. И волки сыты, и овцы целы.

Прошка крутил любовь с Нюркой Калашниковой, целуя ее без стеснения возле костра. Другие парочки прятались от посторонних глаз в темноте. А ну как тятя о том прознает, живо вязья-то пообломает [141] Обломать вязья – укоротить нрав , или того хуже, ежели обмажет какой незадавшийся ухажер ворота дегтем, так и вожжами шкуру спустит.

Кичиги повернули уже на утро, когда молодежь принялась расходиться. Завтра, да нет, уже сегодня, опять на покос, хоть часок-другой вздремнуть. Анахай похоже тоже напился досыта невинной девичьей крови и больше не кричал истошным голосом.

Обратно к стану Степа шел вдвоем с Глашой. Мишка и Прошка, многозначительно подмигнув, скрылись с любушками, надеясь получить от них вышитый кисет или носовой платочек [142] Девушка подарившая платок или кисет уходящему служить молодому казаку, сигнализировала этим свою верность и готовность ждать его возвращения со службы. .

Тихая теплая ночь окутала парным молоком таежные пади и елани, с покосов тянуло терпким ароматом подвядшей кошенины. По черному бархату ночного неба протянулся мерцающей дорожкой Млечный Путь, а вокруг царит божественная тишина, и лишь изредка кричит где-то вдали запоздавшему путнику перепел «Фить-пирю, спать-пора». Но не Степе с Глашей. Идут они рядышком, рука в руку, ступая неслышно по росной траве, бьются в унисон два сердца в начале пути. Весь вечер провели они вместе, водя хоровод, распевая знакомые с детства песни.

Внезапно, за спиной, раздался пронзительный крик и чей-то темный силуэт проскользнул над головами молодых людей.

– Анахай! – закричала в ужасе Глаша и прильнула к Степану. Он сразу узнал в налетевшей птице охотящегося филина, и уже открыл рот, замерев на полуслове. Жаркое тело прильнувшей к нему Глаши, заставило его промолчать и Степа, обняв возлюбленную, поцеловал ее в пылавшие цветущими жарками губы. Первый поцелуй был недолгим. Глаша отпрянула испуганно в сторону, оттолкнув дерзкого ухажера обеими руками.

– Но-но, не балуй! – и побежала по направлению к стану.

Уже возле балаганов нагнал Степа резвую как лань девушку. Схватив за руку, повернул рывком к себе.

– Глаша, Глашенька, мила ты мне!

– Пусти, а то тятя услышит, будет тебе и мне нагоняя, – чуть слышно прошептала Глаша, не пытаясь вырвать сжатую Степой руку.

– Завтра, придешь к Шаманке?

– Не знаю, – были последними словами Глаши, перед тем как за ней опустился полог балагана Рукосуевых.

Еще долго не мог уснуть Степа в ту ночь, забывшись тревожным сном лишь перед рассветом. Снилось ему, как он шел с Глашей по цветущей степи, и не было ей ни конца и ни края.

Разбудил его отец, сдернув бесцеремонно полушубок.

– Вставай полуношник, косить пора.

Рядом со Степой спал без задних ног брат Мишка. Степа и не заметил, когда он вернулся.

– Просухарили с девчатами всю ночь, – ворчал добродушно отец, – и схватив за ногу, потянул, безвольного, словно тряпичная кукла, Мишку.

Продирая спросонья глаза, Мишка и Степа, позевывая, выбрались из балагана наружу. Сергунька крепко спал, разметав во сне руки. Хорошо ему, позавидовали братья, младшенький.

Отец Глаши отбивал косы, и как показалось Степе, поглядел на него этим утром иначе, не как всегда, по-отечески заботливым взглядом.

Нравилось Степе бывать в гостях у Рукосуевых живущих на Акатуе в бедной избушке. Не смущало его ни бедность, царящая в гостеприимном доме, ни убогость хозяйственных построек, так разительно отличавшихся от отцовского подворья, и паче того двора и дома деда Марка. У дяди Гоши всегда находилось для него время, и даже если Прошки не было дома, не бурчал он, как некоторые отцы «Чево? Нету ево, шляется где-то», а звал Степу «Проходи, гостем будешь», проводя его за собой в святая-святых, свою мастерскую, где так приятно пахло древесными стружками, чуток дегтем и распаренной берестой. Часами мог наблюдать Степа за руками отца Прохора, именно за его волшебными руками, создающими из обыкновенной чурки, каких сжигают несчетное количество в печи, настоящие творения, будь то простое топорище или вершина столярного искусства – самопряха. Исподволь, запоминал он, как и чем работает дядя Гоша, беседующий с другом сына между делом на казалось бы на пустяковые темы, а из-под его старательных рук рождалось в это время ступица или спицы тележного колеса.

Много их было таких мастеров по деревням Забайкалья. Приноровились мужики-переселенцы да казаки к суровостям жизни на новой родине. У каждого за плечами опыта, воз и маленькая тележка. Голь на выдумки хитра, русского мужика, как ивовый кол, куда не воткни, везде корни в землю пустит.

Что ни возьми, сделает умелец своими руками. Взять хотя бы ту же ось для телеги. Почти все делалось из дерева, железо дорого. Борона или соха, плужок какой, зубья или лемех металлические, остальное из дерева. Гвозди – на вес золота. Так что наготовит мужик березовых кряжей, со знанием дела в теньке их высушит, и настрогает осей про запас с десяток. Все делает со знанием дела, умом-прикидом.