Вальдемар Крюгер - Чита – Харбин

Жили Рукосуевы бедно, очень бедно, другой раз хлеба не было на столe. Вот и пришлось с малых лет Прошка мантулить на могойтуевских богатеев, на троюродных дядек, кумов да сватов, седьмая вода на киселе.

Степа Нижегородцев любил бывать у Рукосуевых. Мал был еще, не бросалось ему в глаза ни скромное убранство избушки, ни покосившиеся, крытые кое-как камышом повети, ни просевшая крыша стайки, в которой мычала жалобно единственная корова. Лошади у Рукосуевых долгие годы не было. Как ехать на покос, или привезти дров из леса, приходил Георгий к однополчанину Сергею Нижегородцеву. Чаще всего после очередного запоя, заросший щетиной, что дикий кабан. Пряча глаза, стыдно, просил коня с телегой. Сергей ему никогда не отказывал, но все же не мог понять. Ну коня нет, а телегу-то мог бы себе сделать. Вон сколько продал их за бесценок.

Посельщики знали слабое место Гошки-Пахаручки, и пользуясь этим, старались покупать у него, когда тот был во хмелю. Дешевле обойдется.

Пить Георгий пил, но совесть ни пропивал. Возвращал Сергею взятого внаем коня с нагруженными на телегу черенками, ручными граблями или запасными осями и ступицами для телеги. Ходовой товар в деревне. Все сделано добротно, комар носа не подточит.

В этом году Рукосуевы ехали в первый раз на покос на собственном коне, запряженном в свою собственную телегу. Казалось на первый взгляд, услыхал бог молитвы Пелагеи, снизошел с небес, милостиво одарив за труды многолетние праведные. Ан нет. Не от благ всевышнего, ни манна то была небесная. Три последних года чертомелил Прошка на богатого казака-скотовода, зарабатывая себе на коня и обмундировку, как когда-то его отец Георгий. Как была несправедливость, так и осталась. Богатому телята, а бедному ребята. Сколь уж казачьих семей разорила служба царю-батюшке, посеяв среди казаков семена раздора, которые дадут вскоре дружные, кровавые всходы.

Мишка Нижегородцев был одногодком Прошки. И ему надлежало этой осенью, как и всем казакам 1897 года срока службы, явиться при полном снаряжении для отправки в полк. Казачья справа для сына была у Нижегородцевых давно собрана. Не нужно было Мишке пасти три года чужих лошадей, вон своих табун, выбирай любого.

Всегда гордились отцы и деды казацким званием, по первому зову отечества посылая сынов и внуков на службу царю-батюшке. Но нынче не было того задорного огонька, как прежде, когда молодых казаков провожали из станицы. Шли они теперь прямиком в полымя войны, откуда пока вернулись в поселок лишь похоронки.

Если нюхнувшие пороха казаки еще храбрились, защитим от ворога землю русскую, то казачки утирали украдкой слезы, глядя на выношенных под сердцем сыночков.

Так и Анисья, не сводила взгляда с Мишки, отгуливавшего последние денечки. Хоть бы пронесло, молила бога Анисья, целуя оберег, приготовленный ею для уходящего на войну сына.

Зачин Нижегородцевы на этот раз без Степы, отпросившегося у отца помочь Рукосуевым ладить балаган. Сергей кивнул, иди мол, помоги. У забайкальцев помочь завсегда считалось святым делом.

Пока Георгий да сын его Прохор, полтора мужика, рубили и таскали березки, Степа принялся скашивать пятачок травы совсем рядышком с балаганом Нижегородцевых. Сергей обернулся, хотел уже сказать, что места больше не нашлось, но промолчал.

Скошенную Степой траву сгребала сестренка Прохора Глаша. Каких год-два тому назад дергали ее Прошка и Степа за косички, а теперь подтянулась дрыгалка, налились вешним соком волнующие округлости девичьего тела, зарумянилось, зацвело симпатичное лицо, оттеняемое искусно сплетенным венком из белоснежных ромашек и синих как безбрежное небо васильков. Только сейчас заметил Степа, как красива Глаша, встретились их глаза, опустился долу ее смущенный взгляд. Незаметно для себя подобрался Степа, выгнул колесом грудь, держась молодцом, особенно усердно строя балаган, стараясь держаться поближе к Глаше. Неизвестно сколько бы еще крутился Степа возле балагана Рукосуевых, если бы не прибежал братишка Санька, выпалив.

– Где ты там шляешься, тятя велел передать, чтобы косить шел!

С сожалением вздохнув, Степа отправился следом за умчавшимся вихрем Санькой, чувствуя спиной взгляд Глаши. Перескочила искорка, зажгла два сердца первой чистой любовью.

Пока Степа зачинал «балаганные отношения», Нижегородцевы сделали «сенокосный зачин». Повернувшись на восток, Сергей и Анисья перекрестились, Мишка застыл истуканом сзади с фуражкой на локтевом изгибе левой руки, как на полковом молебне. Рядом пристроились рядком, по росту Сергунька, Санька и Петька. Сергунька и Санька, подражая старшему брату, сняли с головы помятые картузы с волосяными накомарниками, пристроив их на руку, Сергунька, на левую, как подобает справному казаку, Санька впопыхах на правую. Трехгодовалый Петька стоял в головном уборе, вытирая некстати побежавший нос.

– Ну с богом, зачнем! – проговорил почти с пафосом Сергей, и взмахнул косой. За отцом шел Мишка, оставляя после себя такой же широкий прокос. Третьей косила Анисья. Ее литовка была на номер меньше, и прокос соответственно уже. Сергей, вынося косу до упора вправо, старался захватить пошире. Мотня просторных штанов качалась в такт взмахов литовки. Ичиги, попеременно двигаясь, скользили лодочками по свежескошенной стерне, оставляя за спиной две темнеющие полоски. Такие же оставались после Мишки. Анисья, обутая в легкие чирки, с явным наслаждением махала острой косой, идя вплотную за старшим сыном.

– Эй, шевелись мужики, а то пятки подкошу, – звенел ее по-девичьи задорный голос.

Нижегородцевы прошли по два прокоса, когда пришел Степа. Мишка обрадованно вздохнул. Теперь за ним будет косить матушка, пятки подрезать.

В четыре литовки дело пошло еще веселее. Как прошли по ручке [126] Ручка – прокос, проход , четыре тугих валка прибавилось к кошенине, глядишь корове на неделю хватит, зиму с молочком и сметанкой будем. Сергунька вжикал маленькой литовкой «по кустам», набивая руку. Год-два, и еще один косарь будет.

Сергей косил, протяжно, с расстановкой, при каждом взмахе делая резкий выдох «Ыых!», Мишка и Степа подражая отцу «ыхкали», лишь Анисья косила по-бабьи молча, как это могут делать лишь женщины, выполняя любую, даже самую тяжелую работу.

Пройдя по ручке, точили литовки, Сергей свою и Степину, Анисья и Мишка ширкали оселками сами. После очередного прокоса, Сергей пошарил в кармане широких штанов и вытащил оттуда «голубушку». Открыв крышку, взял щепоть увлаженного, мелко покрошенного табака из жестянки с китайской барышней, положил за щеку, утрамбовал языком, порядок. С табаком во рту попритих Сергей, а с ним и сыновья. Коли отец молчит, не к лицу и нам поперед батьки в пекло лезть. Слово старших всегда было у казаков закон.