Вальдемар Крюгер - Чита – Харбин

Четвертый из посельщиков, Георгий Рукосуев, Прошкин отец, был сослуживцем Сергея Нижегородцева и происходил из разорившейся казачьей семьи, что было среди забайкальских казаков далеко не единичным явлением. Почему, об этом чуть позже.

Биография семьи Рукосуевых началась многообещающе во здравие, и закончилась за упокой. Отец Георгия богатырь Софрон, родом из Зоргольской станицы, женился на могойтуйской казачке из зажиточной семьи Поповых. А что Поповы, что Потехины, что Нижегородцевы – один суглан, переженились, перекумились, сам черт ногу сломит. После шумно отпразднованной свадьбы построили всем гуртом в Могойтуе дом, дав на новоселье наказ – живите, трудитесь, плодитесь!

Домовитая Акулина и жадный на работу Софрон трудились в поте лице своего, вставая до зари, ложились, когда другие уже шестой сон видели, не забывая однако третьего пункта наставления. Неполную дюжину подарила Акулина Софрону, из которых шесть детей выжило – три мальчика, и три девочки. В ежедневных трудах и заботах, стайкой голубей незаметно пролетели годы. Вырастили, подняли на ноги всех шестерых, собрали девчатам приданое, выдали их замуж. Но раскошелиться, три свадьбы справить, все село пригласив, было полбеды. Пришло времечко собирать сынов-казаков на службу, вот тут-то и началось то, что переломило хребет Рукосуевым.

Дело было в том, что призывающийся на службу казак должен был приобрести снаряжение, обмундирование, оружие (за исключением огнестрельного), коня, за свой счет из личных доходов своего хозяйства. От кавалерийского седла [124] Кавалерийское седло стоило от 70 до 80 рублей, что превышало стоимость строевого коня. , являвшегося самой дорогостоящей частью снаряжения, до флажка на пику и запасных подков, все должен предъявить казак явившийся на смотр, чтобы не пришлось краснеть его отцу перед всем селом. И все это удовольствие стоило 250–300 рубликов, вынь да положь.

Собрал Софрон двух сынов-погодков на службу, разорился до нитки, хоть по миру иди, милостыню собирай. А тут еще третий, Гоша на подходе. Как говорится, хоть яловый, но телись.

Надеялся Софрон, вернутся сыны со службы, наверстают, поднимут пришедшее в упадок хозяйство. Но увы. Большак Тихон, звавшийся дружками Тихоней, учудил, лучше не придумаешь. Втюрился, как тарбаган в петлю в китаянку, женился на ней без благословления родителей и не казав глаз в Могойтуе, остался с ней в китайском городе Хайларе, где русских было пруд пруди.

Средний сын, Иван – того хуже. В 1906 году разгонял, служа у генерала Ренненкампфа, бастующих железнодорожников на станциях Борзя и Чита-1, где и познакомился с некоторыми из них поближе без казачьей нагайки. Вернувшись со службы, переночевав одну ночь под крышей отцовского дома, уехал в Читу, где устроился на работу в железнодорожные мастерские слесарем. Провались она в тартары слава казачья, да жизнь собачья.

Решение сына подкосило трудолюбца Софрона под корень. Деповщина – хуже мужика сиволапого, такой позор отцу на старости лет.

Один младший Гоша остался у отца с матерью, последняя надежда в этой жизни. Может хоть он пойдет стопами отца, возродит крестьянское подворье, подарит родителям утешение, внеся успокоение в их исстрадавшиеся души. Но подошло время и Георгию отправляться на ратную службу. Денег в семье не было, оставалась одна дорога – идти в батраки, зарабатывать себе коня и шашку. Но не в родной же станице, стыдно, вот и уехал Гоша Рукосуев в Акшу из Могойтуя, совестно было ему и родителям-старикам перед родственниками – голытьба, с того времени и дала трещину семейная спайка, сторониться стали их посельщики. Но Георгий не сдавался, мечтал, вернусь со службу, раздую кадило, утру нос зазнайкам.

Служил Георгий в одной сотне с посельщиком Сергеем Нижегородцевым, охраняя строящуюся железную дорогу в Маньчжурии, получившую позже название КВЖД. Служба протекала спокойно, если не принимать во внимание редкие стычки с хунхузами и усмирение китайцев, недовольных засильем иностранцев, к которым относились и русские, на их исконной земле. В свободное от караулов время Георгий и Сергей приучались к чужой культуре, поедая в харчевне паровые пампушки и закусывая их вонючим ханшином.

Одна из стычек с хунхузами изменила навсегда течение жизни забайкальского казака Георгия Рукосуева, направив челн его судьбы в пропахшее болотиной тупиковое русло.

Шесть казаков, охранявших станцию Мяндухэ, приняли бой с бандой хунхузов в тридцать человек. Обнаглевшие безнаказанностью хунхузы напали на станцию среди бела дня. Завязалась перестрелка. Уже первым выстрелом сбил Георгий одного из бандитов. Сергей тоже не зевал, выцеливая мелькавших среди вагонов грабителей. Но силы были неравны. Один из казаков уткнулся, упав ничком на негостеприимную землю, и его земляк положил ему на глаза два медных пятака. Смерть товарища разозлила оставшихся казаков. О том, чтобы отступить, оставить станцию на разграбление, не могло быть и речи. Сблизившись, схватились в рукопашную.

Сергей заколол одного хунхуза штыком, Георгий сцепился с другим. Ловкий, как кошка, прыгнул он на него, взмахнув клинком, распорол, словно подопревший куль с зерном. Огляделся, где следующий? Ага, вон, крадется волком к зазевавшемуся казаку. Несдобровать бы ему, если бы не Георгий, отлично владевший ножом. Вытащив из-за голенища, ловко метнул, угодив точняком в горло. Захрипело, забулькало, потекла кровь злодея на халат, расписанный драконами, огонь из пасти мечущими.

Спас Георгий сослуживцу жизнь, да сам угодил нечистому в лапы. Не ожидавшие такого сопротивления хунхузы бросились врассыпную, отстреливаясь на ходу. И надо же было такому случится, угодила шальная пуля в правую руку Георгия, перебив кисть.

После госпиталя рука начала сохнуть, не было в ней прежней силы, культя, да и только. Вот так и случилось, что из бравого казака Георгия Рукосуева получился жалкий инвалид Гошка-пахаручка [125] Пахаручка – однорукий человек .

Вековал бы свой век искалеченный Георгий извечным горемыкой-бобылем, если не пожалела бы его казачка из бедной семьи, да богатая и не пошла бы замуж за инвалида. Тяжелую работу, пахать да косить, Георгий выполнять не мог, но приловчился к столярному, бондарному и другому ремеслу. Начал с плетения корзинок да туесков, гнал деготь, но уже скоро перешел на маслобойки, прялки и телеги.

Отец Георгия, Софрон, к тому времени уже умер, так и не дождавшись возрождения порушенного хозяйства. Большие надежды возлагал он на младшего сына, но увы. Унаследовав от отца золотые руки, хоть по дереву, хоть по коже, что хочешь сделает, любо-дорого посмотреть, начал Георгий попивать. Да кого там, пил запоями, по две-три недели, не просыхая. Спустит все до нитки, просит прощения у жены Пелагеи и детей Проши и Глаши, все, больше не буду, да кого там, как попадет шлея под хвост, начинается все сначала.