Валерий Кормилицын - Держава том 4

После знаменательной охоты Максим Акимович дал денег Антипу, и тот выкупил у помещика Ермолая Матвеевича Северьянова рубановский дом с медным петухом на крыше.

У Акима отпуск заканчивался, и он засобирался в Петербург, выправив у местного уездного эскулапа листок с мудрёным названием болезни по латыни, которую тот записал, перепив у Рубановых мадерки, шумерской клинописью.

В день отъезда лил дождь и Аким настоял, что поедет на станцию лишь с Ефимом и провожать его туда не следует.

– Ильме и ливень нипочём, на поляну побежала, – вздохнула Натали.

– Каждый день бегает, – отчего-то перекрестилась на икону мать.

Надев на форму плащ с капюшоном, Аким покрутился перед зеркалом, и, делая бодрый вид, пошутил: «Ну, вылитый грибник», – стал обниматься с родными.

Натали была последней, с кем он прощался.

В лёгком поклоне и пустых, незначащих словах, скрыл безнадёжность и грусть, легко коснувшись губами её руки, и зная наверняка, что она тоже прячет в прощальной улыбке не испитую пока тоску и боль.

Жену, которая оставалась в Рубановке, поцеловал в губы – традиция, никуда не денешься.

Ефим, в таком же плаще с капюшоном, понуро сутулился на облучке коляски с поднятым верхом. Через Рубановку ехали шагом, разбрызгивая колёсами мутную воду из луж и оставляя за собой глубокую колею в раскисшей земле. Встречные мужики шлёпали по грязи, накрывшись рогожами и, приметив коляску с барином, отходили к плетню, низко там кланяясь. Лишь шедший навстречу учитель гордо держал голову вверх и не отступил, за что был с ног до непреклонной головы окачен грязной жижей от попавшего в ямку колеса.

«Апрэ ну ле дэлюж», что означает в переводе с французского: после нас хоть потом», – оглянувшись вслед коляске, подумал он.

От лошадей, после пробежки до деревни, валил пар. Выбравшись на уездный тракт, под чутким руководством Ефима, они вновь перешли на рысь.

В Питере Аким отдал эскулаповскую справку в канцелярию полка и его оставили в столице, так как время летних лагерей заканчивалось и Павловский полк со дня на день должен был прибыть к месту постоянной дислокации.

Вскоре, «насладившись» парфорсными охотами, из Виленской губернии подъехал Глеб, а следом за ним и вся семья из Рубановки.

– Что-то Ильмы не вижу? – целуя на вокзале супругу и мать, удивлённо вопросил Аким.

– Убежала на лесную поляну. Не захотела с нами ехать, – ответила сыну Ирина Аркадьевна.

В конце сентября Антип прислал письмо, в котором подробно доложил, что Ильма ощенилась, и он оставил двух щенков – точную копию Трезора и самой матери.

Бегущие дни приносили новые события и постепенно отпуск в Рубановке, лето и последняя охота стали забываться.

Максим Акимович обсуждал с генералом Троцким освобождение Стесселя из тюрьмы и отставку Герасимова с поста начальника охранного отделения Санкт-Петербурга.

Рубанов совершенно не помнил, кто такой Герасимов, но эта тема чрезвычайно волновала Владимира Иоанникиевича, как коменданта столицы.

К тому же, новый начальник охранного отделения полковник Карпов в декабре был убит эсером. Данное событие тоже подверглось анализу и обсуждению двух генералов, пришедших к выводу, что ежели полиция не в силах защитить себя самоё, то что тут говорить о защите простых людей и, тем паче, генералов.

После новогодних праздников Максим Акимович откупил у владельца особняка третий этаж и поселил там сыновей с жёнами.

Натали стала относиться к Акиму прохладнее, нежели прежде и старалась не оставаться с ним наедине, находя предлог покинуть его, если волею случая оставались вдвоём.

Это очень радовало Ольгу и огорчало её супруга.

Зима для Акима пролетела удивительно быстро: полк, казарма, семья.

Чувствуя холодное отношение любимой женщины, он старался реже встречаться с ней, даже выходные дни проводя на службе, и полковник Ряснянский, ставя его в пример другим офицерам, приписал это своему педагогическому методу в портретном зале.

1-я рота по всем показателям держала второе место в полку, идя впритык за будановской.

Пал Палыч считал данное положение вещей не заслугой командира 2-й роты, или, прости господи, фельдфебеля Иванова, а колдовским влиянием дрессированного кота.

Укрепила его в этой мысли утренняя проверка внешнего вида личного состава роты.

«Вот мой бывший камчадал вчера гладил его, а сегодня сапоги забыл вычистить», – увидел пакостившую весь строй тусклую обувь дисциплинированного, до общения с котом, нижнего чина.

– Панфёр, – взъярился он, сурово разглядывая камчадала. – Как ефрейтора получил, враз зазнался. В таких сапожищах, да ещё под моим патретом стоишь, плесень. Почему сапоги не почистил?

– Так это… Зуб вчерась донимать зачал…

– От зубной скорби пиявок к пяткам следует ставить, а не котов чужих гладить. На первый раз наряд не в очередь не стану на тебя налагать… Но в воскресенье пойдёшь «католиком» в костёл. Попы ихние длинно служат. Ноги заломят – долго о сапогах помнить будешь. А в следующий раз к тебе в компанию унтер-офицеров Сидорова с Козловым определю, чтоб, значится, за личным составом внимательнее наблюдение вели. И неважно для службы, что с самим ротным командиром воевали… Вольно, разойдись.

В 10.00 утра выходного дня дежурный по батальону фельдфебель 2-й роты Иванов, предварительно напившись с Пал Палычем и полковым знаменосцем Евлампием Семёновичем чаю с булками, поинтересовавшись затем у товарища, сколько времени показывают его призовые часы, вышел из казармы, и во всю фельдфебельскую глотку заблажил:

– Католики! – тихонечко добавил: – Мать вашу. – И вновь во всю глотку: – Выходи строиться на двор Первого батальона.

Через минуту бодро встали, плечо к плечу, три католика и, нога за ногу, плелись строиться около дюжины православных нижних чинов.

– Шустрей, шустрей, пехота, – рыкнул Иванов, заметив, что Пал Палыч с Медведевым наблюдают за построением из окна. – Панфёр, тебя-то за что в католики назначили? – заржал фельдфебель, указывая приятелям пальцем на провинившегося.

– Так получилось.., – вздохнул несчастный, с завистью наблюдая, как православные товарищи, по форме одетые и в начищенных до блеска сапогах, собираются пить пиво в увольнении.

– Василий Егорович, что у тебя до сих пор католики не построены? – подошёл назначенный старшим по католикам поручик Ляховский. – Служба уже скоро начнётся: «Удружил Аким Максимович. Наблюдай теперь полдня, чтоб православные католики пиво пить вместо службы не побежали».

* * *

Всю весну Николай Второй не спеша, «с чувством, с толком, с расстановкой», в свободное время, внимательно читал изданные в прошлом году в Берлине литературные труды генерала Куропаткина: «Для своего оправдания сей труд сочинил, – листал книгу. – И сделал вывод, что в поражении русских войск виновны все, кроме него. Что за время такое наступило? Никто прямыми обязанностями заниматься не хочет, но пишут все… Ладно, офицер Краснов публикует в печати свои корреспонденции. У него много и полезных, интересных вещей. Витте, говорят, высунув от усердия язык, чего-то сочиняет. Подозреваю, гадость какую-нибудь про меня. Пишут революционеры, генералы, министры и члены царской фамилии. Пишут, пишут и пишут… Чеховы, тоже мне. Лучше бы делом занимались… Хорошая мысль. Следует в дневник занести, – улыбнулся, открывая солидную тетрадь в кожаном переплёте. – Мне можно. Раскрою в старости страничку и гляну, что в этот день молодым делал», – чиркнул по бегемоту спичкой и закурил папиросу.