Валерий Кормилицын - Держава том 4

К удивлению Акима и тем более новобранца, великан-преображенец не просто прокричал, а протрубил своей лужёной глоткой: «Преображенский», -и, встряхнув за плечи такого же здоровяка, как сам, что есть мочи швырнул растерянного гиганта в группу приёмщиков.

Там его, стараясь делать серьёзный вид, подхватили и проводили к стене, где стояли другие преображенские приёмщики.

– Согласно традиции, обязательно следует швырнуть рекрута. И чем сильнее, тем лучше, – просветил Рубанова полковник. – Новобранец сразу теряет спесь и понимает, что по «его» тут делать не станут, ибо он теперь – нуль, под который вскоре его и подстригут.

– Семёновский! – услышали бычий рёв, и ещё один рекрут полетел в руки унтеров-приёмщиков.

– Ваше высокоблагородие, – по-уставному обратился к Ряснянскому Пал Палыч. – Нам бы вон ту парочку гусаков заполучить, – указал, кого именно. – Повар и музыкант-барабанщик, – принял грех вранья на душу, плотоядно поглядывая на парней: «В случае чего завсегда можно отвертеться, оправдавшись, что повар оказался «вторым супником-коклеточником» из третьеразрядной харчевни, в которой питались ломовые извозчики».

Переговорив с корпусным командиром, Ряснянский выпросил у него оказавшихся не особо нужными другим приёмщикам новобранцев.

– Но они же не курносые блондины, коими комплектуется ваш полк, – на минуту заколебался Данилов.

– Ваше высокопревосходительство, постепенно мы сделаем из них курносых, – честными глазами глядя на генерала, пообещал Пал Палыч, с удовольствием принимая летящего и подвывающего от страха приказчика в жёлтом пальто.

По его цилиндру деловито топталось озабоченное скопище унтеров.

– Чего-то на этот раз нам достались сплошные скоморохи, – оглядел изломанную линию усталых новобранцев, выстроенных у задних ворот манежа, Ряснянский.

– Нормальный российский контингент, господин полковник, – стал спорить Буданов. – Немного крестьян и рабочих, босяков и хулиганов, парикмахер, повар, музыкант, а также сыновья питерских дворников, швейцаров и купцов, – под гром оркестра, исполняющего воинственный марш, повели несчастных в казарму.

Вечером, у полковой канцелярии, набежавшие из собранской столовой ротные, расхватали рекрутов, оставив Рубанову два унылых расфранчённых типажа, которых сразу взял в оборот Пал Палыч, перво-наперво сообщив им, что были они до армии дураки дураками в жёлтых пальто, а теперь могут поумнеть и даже до унтеров дослужиться.

– Как тебя, плясун, кличут? – обратился к подстриженному уже и одетому в военную форму солдату.

– Так, это…

– Смирно! И отвечай по уставу, глядя на меня преданно и бодро.

– Трофим Барашин, – попытался щёлкнуть каблуками нижний чин.

– Так я и думал, – жизнерадостно воскликнул фельдфебель. – Теперь ты, жёлтое пальто, обзовись.

Поклонившись и затем приложив руку к голове, второй солдат, безрезультатно пытаясь скорчить молодцеватый вид, доложил:

– Нифонт Карпович Махлай

– Во как! – чему-то поразился фельдфебель. – Запомни на всю жизнь, служивый, – к пустой башке руку не прикладывают. Карпович, значится..,– многозначительно произнёс Пал Палыч. – Теперь учись на свою лысую голову благородную гренадёрку надевать. Ефрейтор Сухозад. Назначаю тебя «дядькой» к плясуну Барашину. Обучишь его всем премудростям шагистики, отданию чести и уставам. Ну а я уж займусь нижним чином Махлаем, – многозначительно оглядел бывшего владельца цилиндра. – Как стоишь?! Ноги составь!

– Ну, дела-а! – обсуждал с товарищем прошедший день Нифонт Махлай. – Все друг перед другом навытяжку. Комбат перед командиром полка. Перед ним ротные держат руку под козырёк. И каждый божий день уборка помещения. Ложиться и вставать по сигналу…

– Да ещё и наряды не в очередь, – поддержал приятеля Барашин. – Чижало-о… Тут, брат – держись! Потому – дисциплина!

В начале ноября началась подготовка к полковому празднику, который выпадал на 23 ноября – день Александра Невского.

С утра полк шёл в Михайловский манеж, где проводилась репетиция парада. Занимались до обеда.

Ближе к полковому дню стали ходить в манеж и после обеда.

Прибывшее пополнение не брали, чтоб не портили строй. Их обучали отдельно.

В манеже было холодно и неуютно.

– Конюшней несёт и сырыми опилками, – недовольно ворчал Буданов.

– Любимый запах моего брата, – отчего-то развеселился Аким. – Ещё бы навозцу пару-тройку телег, да чтоб эскадронные лошади помочились, вот тогда бы полностью всё соответствовало кавалерийскому амбре.

– Рубанов, у вас что за праздник? Отчего такие восторги? Репетить пора. Стройте батальон, а я со стороны за равнением понаблюдаю. Сейчас отработаем прохождение развёрнутыми ротами и взводными колоннами. Наша задача добиться широкого и мощного шага.

Через два часа Ряснянский надумал отрабатывать одновременный выход командиров рот на середину перед строем.

– Буданов! – возмущался он, – вы не по центру стоите. Совсем глазомер растеряли.

– Зато у него, господин полковник, усы начали расти, – внёс струю юмора в мокрые от пота головы, Рубанов.

– Аким Максимович, – не воспринял шутку Ряснянский. – Подчиненная вам Царёва рота гренадёрки по команде «шапки долой», снимает – кто в лес, кто по дрова. А вы в упоение от непонятной мне причины вошли. У второй роты гренадёрки сдёргивать поучитесь, – поддел штабс-капитана и особенно фельдфебеля с дарёными часами.

«Это оттого, что у них кот учёный имеется», – вздохнул Пал Палыч.

– Пока другие роты отдыхают, Первая занимается одновременным снятием гренадёрок, – всё не мог отойти от командирского ража Ряснянский.

За три дня до праздника прибыл постоянный участник парадного ужина, «анахронизм», как называл его Евгений Феликсович, старик Вормс, начавший службу ещё в 1854 году, когда, вслед за Турцией, Англия и Франция объявили войну России, вошедшую в историю как Крымская, или Восточная.

В отставку старичок вышел в несуществующем сейчас чине майора при императоре Александре Втором, захватив и Турецкую кампанию 1877-1878 годов. «Анахронизм» любил щеголять в форме того времени, особенно гордясь кепи и полусаблей.

Ряснянский же был фанатик гренадёрки, о чём, как следует выпив на ежегодном праздничном обеде, бесконечно спорил с папашей Вормсом, крича: «Если бы носил гренадёрку а не кепку, я считал бы тебя реликвией, а не анахронизмом».

Между тем старичка он любил, и каждый год волновался – приедет ли дедушка на этот раз отмечать полковой праздник.

В этом году майор расстарался и привёз с собой старика-фельдфебеля.

– Пашка, ёш твою кош, – зашамкал ветеран, столкнувшись в казарме с Пал Палычем. – Шмель ты ишпаншкий, ошвобождай мою фатеру, – кивнул на каморку, – а шам в кажарме пошпишь. Фельдфешей штал, щучий потрах, а ведь шовшем недавно коровам хвошты крутил… Как штоишь… Ноги шоштавь, – лил и лил бальзам на истомившиеся сердца Махлая и Барашина. – И патрет мой в тенётах вешит… Ну, Пашка, ёш твою кош, пойдёшь ночью шартир чиштить, – пригрозил красному от разыгравшихся нервов фельдфебелю.