Игнатий Смолянин - Странствия Мелидена

Всё это излагалось вязью в имеющих священный характер книгах «святых старцев», на свой лад перетолковывающих довольно краткое Писание Тарлагина, созданное по воспоминаниям его учеников. Обучение в школе Тасьи сводилось в основном к заучиванию выдержек из них наизусть, чему она деятельно помогала завязанным в узлы ремешком – по узелкам отсчитывали молитвы и поклоны обязательного «канона». Также учили рифмованные молитвы, хвалебные гимны господу и его глашатаям и подвижникам, и песнопения, прославляющие благочестивую скитскую жизнь. Остаток посвящался грамоте и простейшему счёту.

Вершиной же этой космогонии было подробнейше разработанное учение об Антитарлагине, называемым «всескверным льстецом». По мнению «истинников», он уже народился и царствует духовно почти двести лет, подтверждением чему служат многие знамения, начиная с богопротивного Уртадагетского церковного собора 1173 г. по-средиземски или 4286-го по-нашему (он-то и открыл дорогу исчадию сатаны), а затем разные «властные знаки» – гербы, сословия, грамоты, клейма, карты, ликописание (то есть портреты), присяга. Далее следовало ношение иноземной «пестрины», париков, «ежом подклеенных по-бесовски», шейных шарфов, хождение женщин простоволосыми не только в церкви, но вообще при чужаках, моление на коленях, как у поганых западных душехватов. С его приходом началась порча нравов, еще худшее ожидается в ближайшем будущем, но не определено, когда именно – на этот счёт идут непрерывные споры. «Воскипит земля кровью и смесятся реки с кровью; шесть полей останется, а седьмое будут сеять; не воспоёт пахарь в поле и из семи сёл люди соберутся в единое село, из семи деревень в единую деревню, из семи городов в един город. Запечатает всескверный льстец всех печатью чувственной и не будет того храма, где не было бы мертвеца. Увянет красота женская, отлетит мужское желание и так возжелают семь жён единого мужа, но в это время изомрут младенцы в лонах материнских и некому будет хоронить мёртвых. Затворится небо и земля не даст плода…» . Под конец небо сделается ледяным, а земля железной, и по воздуху пронесётся «всескверный льстец» на коне с огненной шерстью. Главная сила «льстеца» будет в том, что он всех одолеет голодом, пока все не покорятся ему и не примут его печать. Все эти несчастья совершатся постепенно, по мере того, как возгласят восемь труб. Когда же возгласит последняя восьмая труба, «вся тварь восколеблется страхом и преисподняя вострепещет» , а земля выгорит огнём на девять локтей. Только тогда наступит второе пришествие Тарлагина: «И как рассеивается дым и нет его больше, так исчезнет нечестие навеки, а праведность откроется как солнце. Тогда знание заполнит мир, и никогда не будет в нём больше безрассудства…»

Полусумасшедшие видения старцев-отшельников принимались «истинниками» на полную веру, образуя простую и ясную картину мира, так что непонятно было, как чужеземные слепцы могут верить в свои детские сказки. Безусловная вера нисколько не мешала начётчикам обсуждать и комментировать каждое слово «истин» до бесконечности, пытаясь согласовать их между собой и установить наиболее точный вариант, попутно находя в них всё более глубокий смысл, иногда невообразимый для «непосвящённого».

Впрочем, так ли эти споры и толкования отличались от схоластики православной «митрополичьей» церкви? Разве что та выработала единую упрощённую догматику и успешно поддерживала это единство, а у «новгородцев» постоянно появлялись всё новые толки, следуя амбициям очередных святых старцев и усугубляя раскол. В полемике с вольнодумцами правоверные неизменно следовали единственному методу – на любую порождённую умствованиями каверзу и логически обоснованное сомнение подбирать очередной набор цитат из писания и канонических святых отцов, чем больше, тем лучше. Причем не имеет значения, что в действительности цитата была сказана по совершенно другому поводу и, по сути, к делу не относится. Неважно, главное, записано у авторитетов, следовательно, применимо всегда и везде.

Когда же посрамить злобесных раскольников в диспутах не удавалось, в ход шли другие средства. В это самое время Липенск обсуждал небывалую до сих пор новость. Архиепископ Нового Города и Веттама Гиндин, назначенный из Висагеты лет восемь назад и исполняющий решение церковного собора, устроил публичное поругание попов и дьяков, приставших к «истинническому толку» и обвинённых в осквернении икон. Гиндин повелел посадить их на вьючные сёдла спиной к голове коня, чтобы смотрели на запад в уготованный для них адский огонь, одежду же их повелел надеть задом наперед. На головы им надели заострённые берестяные шлемы с султанами из мочала и венцы из соломы вперемешку с сеном, с надписью на шлеме чернилами: «Вот сатанинское войско». И приказал архиепископ водить их по Новому Городу, и всем встречным приказал плевать в них и говорить: «Это враги и хулители божии». После же повелел сжечь шлемы, бывшие у них на головах. Некоторые сошли с ума от этой процедуры. Потом осуждённых кого изгнали, кого заточили.

Действо это, без сомнения, заимствовали у презираемой на словах западной вселенской церкви – она уже давно устраивала подобные процессии с еретиками и колдунами, одетыми в шутовские колпаки. Затем их сжигали, вешали или казнили иначе, где как заведено; в Медвежье до подобной жестокости к «отклоняющимся» еще не дошли, но если так пойдёт дальше, то ожидать можно всего.

Эта новогородская ересь, первоначально именуемая «стригалями» (то ли потому, что первый еретик был цирюльником, то ли из-за того, что её продвигали попы-расстриги) возникла лет сто пятьдесят назад, захватив и Веттам. Она призывала вернуться к духу первых тарлагиан, понимая буквально писания Основоположников, и отказаться от позже установленного «обрядоверия», считала церковное сословие излишним, требовала «нестяжания» священства, чьи ритуалы могут иметь силу только при личной беспорочности совершающего. Непримиримо порицала «ставленную пошлину», то есть плату за возведение в священники или дьяконы. Также «новгородцы» отвергали поклонение иконам (хотя не считали их вредным идолопоклонничеством, как некоторые другие ереси), не считали нужным посещение церкви, поскольку молиться можно где угодно – «бог не в брёвнах, а в рёбрах» , исповедь в церкви заменяли покаянием земле. Не признавали епископов и вместо хождения в храмы собирали свои отдельные собрания.

Они сомневались в воскресении мёртвых и особенно резко выступали против похоронных обрядов – «не стоит над мёртвыми петь, ни поминать, ни службы творить, ни приноса за умершего приносить к церкви, ни пиров устраивать, ни милостыню давать за душу умершего» . Последнее шло особенно во вред православному духовенству, поскольку завещания и похоронные вклады, порой включавшие все владения бездетных дворян, являлись важнейшим источником богатства церквей и монастырей.