Виктор Зимаков - Лебедь черный

Вот тут-то я и прервала красноречие обличителя нашего Господа.

– Вот ты сам и ответил, что есть выбор у человека не только в поиске нужной вещи, но и пути к Богу. Вот так и веру Всевышний позволил выбирать по доброй воле, без принуждения, по душе каждому человеку, и вы, безбожники, отрицающие сущность Творца, наделены Божьим правом не верить в Него, но не без наказания, нарекания, иной кары. А насчет распятия Христа: не за правду Исус на крест взошел, а за истину. Правда – она у каждого своя, а Истина одна.

Уехали те атеисты ни с чем, а через неделю пришла из района бумага-распоряжение: «Заготовить двести пятьдесят кубов строительного леса». Видя неподъемность требований для наших селян, мужики собрались на сход. Как не рядили, но хозяйских рук, лошадей да саней для заготовки и вывоза древесины хватало еле наполовину. Тут на сход приехал, откуда-то прознав о нашей беде, Данила Матвеев, староста староверов нашей округи. Он потомок Матвея Иванова Платова, который значился в восемнадцатом веке войсковым атаманом Донского Казачества, по чину – генерал от кавалерии. Несмотря на то, что был приверженцем старой веры, Платов получил графский титул за войну с Наполеоном. Поклонившись в пояс, гость наш, Данила, обратился к собравшимся:

– Хоть и почитания веры Христовой у нас разнятся, да только Бог, как Сын Его – едины для всех нас. Ваша задумка возвести церковь – богоугодное дело, по сердцу братьям и сестрам нашей обители. Видим мы, что начальство непомерный оброк вам навязала. В общем, есть у нас добрые лесины, мы заготовили их несколько лет назад на амбары под зерно, а здесь революция. Всё равно районные прознают, не сегодня, так завтра отнимут. Всё штабелями на скрытной заимке аккуратно сложено, там кубов сто с лишним будет. Ну а в остальном для извоза лошадьми тоже окажем помощь.

Так что на заготовку недостающего леса все семейства села Михайловки вышли в тайгу. Нас, что помоложе, отправили на обрубку сучьев. А весна уже во всю пригревала: в лощинах ручьи под снегом большие промоины образовали, лесины, что срубили, попадали поперек речки Тайнинки.

В один из дней, обрубая пихтовые лапы, я сорвалась, да прямо в такую промоину. Близко никого не было, а ветки закрыли место провала. Меня течением метров на пять, как в тоннель, затянуло. Вся мокрая вперед ползу, водой захлебываюсь, а верх смерзшийся. Только к вечеру меня и спохватились, искали-искали, потом решили, что домой раньше убежала. За ночь я все руки до крови сбила, немного продвинулась вперед к песчаной отмели под снегом, пока вода от заморозков ослабела, а на большее уже сил не хватило. Молилась я, как могла, может, это и помогло продержаться до утра в снежном плену промоины. На следующий день мужики снова обошли всё вокруг, след искали. Думали, что я в тайге заблудилась, да ничего не нашли. Через сутки отец привез нашу собаку Борзика, тот под ветки и давай лаять. Достали меня, самогоном да медом оттерли, я потом долго хворала. Вот это и было моим следующим крещением водой.

В общем, михайловцы заготовили лес и даже в район свезли, да только власти ещё злее стали, прислали уполномоченного по заготовкам сельхозпродуктов. Документ при нем с указанием: поселить, кормить и подводу, когда надобно, представлять. Тот же приехал не один, а с семейством – женой и сыном и сразу положил глаз на наш, только что отстроенный дом. Уж больно ему резные наличники на окнах понравились. Он и в большую половину дома заселился, а мы семья семь душ – в малую. Вновь прибывший с вечера наказал, чтобы утром все поселенцы прибыли на собрание. Как вышел он на крыльцо, кожанка ремнем перепоясана, да с наганом в руке, мужики поняли: одним самогоном да маслом такого не уговорить. Направился прямо к часовне, селяне за ним. Ни слова не говоря, замок, что с собой принес, на дверь повесил и сургучом опечатал. Достал тетрадку и на того, кто ближе стоял, как рявкнет:

– Ты кто такой? Фамилия? Имя? Отчество? Что на дворе?

До меня дошел. Я ему:

– Кошелева Россия Ивановна.

– Что ещё за Россия? У нас до семнадцатого года Россия была, а сейчас – республика. Кто разрешил такое имя?

Выяснив, что я знаю грамоту, записал учетчицей. Дал карандаш мне, тетрадку и распорядился, чтобы я у всех в поселке живность на подворье переписала. В помощники мне своего сына приставил, дал на это два дня, а сам в район уехал.

Мужики, видя такое дело, решили часть скотины в тайгу на лето угнать, знали уже непонаслышке, что значит животину на учет ставить: ни молока, ни мяса на прокорм семье не останется. Уполномоченному за малый рост да тявкающий голос сразу дали кличку— Моська, а сына за большие уши прозвали Лопухом, тот, вообще, пьяницей оказался. Отец его только за околицу:

– Давай, – говорит, – пива найди.

Быстренько ему целый лагун браги принесли, он два дня и гулеванил. За это время на своем сходе решили, кому сколько скота вписать, так что к возращению начальства большую часть коров и овечек свели на дальнюю пасеку, скрытую от районных властей. Вернувшись, уполномоченный наказал, чтобы на следующее утро все михайловские с детьми старше семи лет построились по отдельности, каждый хозяин во главе семейства. Это мы потом разузнали про его «армейские» замашки. Оказалось, что Моська ни за красных, ни за белых не воевал, а, якобы по болезни желудка, в военкомате на призывников вел учеты. Брал за отсрочку от армии с кого деньгами, с кого продуктами, пока не попался. Судить не стали, как ни как, партийный – опять же дал, кому надо. Вот так и попал он в Михайловку. Своему сыну он тоже белый билет справил. В хозяйстве Мося ничего не смыслил, а в выполнении районных указаний усердствовал жестко. На едока в семействе оставлял по литру молока, остальное – на сдачу. Сам же спозаранку по дворам бегал, даже привез ведро с меркой из Барды.

Только вскоре мужики прознали о причине ретивости начальника в налоговых сборах. Сомнение-то вначале у меня появилось, когда в его отсутствие из районной заготконторы приехал проверяющий. Я ему все бумаги показала, в которых помечено, сколько чего сдали. Тот оказался дотошным, заставил меня на каждом листочке расписаться, с тем и уехал. Мося, когда об этом узнал, рассвирепел не на шутку, видно, большая недостача да разница была в отчетах, живо нагрузил без всяких бумаг воз солонины и – в район. Вернулся ещё злее. Тогда мужики-то, возьми, да проследи за ним, когда тот очередную партию повез. Возы он почему-то все ближе к вечеру снаряжал. Оказалось, что не в заготконтору, а прямиком с возом к свояченице, где и сгружал половину, а уж та неучтенным в Бийске торговала. Селяне по-своему решили никому не жаловаться, а поговорили с Моськой. Сколько тебе самому надо, бери, но и нас не обижай. Затаился уполномоченный, даже меня перестал оскорблять. Сын – Лопух, хоть и пил почти каждый день, ничего не делая, при случае все ко мне приставал. К тому времени я уж была просватана. Любила своего суженного, а уж как Коля был счастлив! Летом ни одного дня не было, чтобы он цветы не принес, хоть на покосе я или на пасеке за десять верст, а прибежит, найдет, и слов никаких нам не надо, тепло и уютно с ним. Весной его забрали в армию на Дальний Восток. Не думала я тогда, что придется встретиться с ним мне в этом краю.