Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

К тому моменту уже большинство лавок могли начать закрываться, а Шарлотте так категорически было необходимо его сопровождение, что Люмьер решил оставить музицирование на поздний вечер, когда его точно никто не побеспокоит. Он переоделся в более простую и уже немного заношенную рубашку, чтобы лишний раз не затаскивать ту кипенно-белую, что надевал на встречи с Венсаном, повязал на шею менее претенциозный для мужчины шарф и накинул пиджак – к вечеру изрядно холодало, а простудиться он все еще не хотел. Колено ныло пуще прежнего, а потому не стоило пренебрегать здоровьем. Впереди были еще двадцать шесть дней, полных работы, и ему определенно понадобятся силы.

Они встретились около служебного выхода из театра. Шарлотта была одета по-простому в синее платье и пальто с повязанным на шее шарфом бордового цвета. За ней уже давно ухаживал молодой человек, имя которого все время вылетало у Виктора из головы, но пока тот не предпринимал никаких решительных действий, будь то предложение выйти замуж или, что хуже, провести ночь, как это так часто перепадало Люмьеру, последний об этом не волновался. Ему было о чем беспокоиться.

Впереди предстояли несколько часов мужского страдания – Виктор терпеть не мог ходить по подобным местам, где можно было купить чулки, туфли, ленты для волос и прочие дамские принадлежности. Их всегда принимали за пару молодоженов. Нет, ему нисколько не было подобное неприятно, но излишнего внимания к своей персоне в такие моменты он не любил. Если это было излюбленное ателье на улице Луи-ле-Гран, то он представлял себе два или три часа, в течение которых его названная сестра будет выбирать французский текстиль, пуговицы и эти незабвенные ленты, пока портной будет представлять ей эскизы новых моделей, модных в этом сезоне. «Мой дорогой», она никогда не называла его по имени, «хочет сделать мне небольшой подарок!», на что Виктор всегда качал головой, не веря, что без намерений на любовные отношения любого рода, мужчина в здравом уме станет дарить настолько роскошные подарки, какие делал ей этот самый юноша, сынок богатых родителей. И ведь потом это все расхлебывать именно Виктору, если вдруг эта красивая, но экзальтированная особа случайно обременит себя сомнительными отношениями, или того хуже, обременит себя ребенком, ведь, чтобы избежать порчи репутации, Люмьеру придется на ней жениться. А он не собирался ни отцом становиться, ни обременять себя узами брака.

Когда издевательства над ним закончились, а именно путешествие по всевозможным магазинчикам, и пришлось нести пакеты до самой комнаты, где жила с матерью Шарлотта, он счастливо решил, что теперь может позаниматься музыкой, но не тут-то было. Он не слышал музыку с самого утра, и это чуть настораживало, но потом желание музицировать словно убило на корню, когда ему принесли записку. Очередную записку с уже давно известным оттиском на сургучной печати. Эти записки приходили раз в две недели. Лаконичные, выведенные твердой рукой и не подписанные. Он поднялся на один из подвесных этажей, где к тому моменту уже никого не было, и раскрыл конверт, сломав печать. Быстро пробежав глазами по ровным строчкам, Виктор вздохнул и запустил пальцы в волосы, вновь взлохмачивая кудри.

« Вы не ответили на мое прошлое предложение. Я попытаюсь снова.

Буду ждать вас в 19:00 в ресторане напротив театра 24 марта.

С восхищением. »

Вот уже три года ему предлагали встречи, каждый раз в разных местах, в фешенебельных отелях и ресторанах, присылали деньги, которые он отправлял обратно. Деньги за ночь, за всего лишь одну ночь. Баснословные суммы по меркам того времени – он мог не работать лет десять, если бы согласился. Но никогда не соглашался по уже оговоренным объективным причинам. Он игнорировал эти записки, надеясь, что человек не пойдет против него и не заставит его встретиться с ним силой. Разве мог бедствовать тот, кто был готов заплатить за близость с Виктором пять тысяч франков, предлагал провести вечер в одном из самых дорогих и роскошных ресторанов Парижа и буквально засыпал его подарками, которые Люмьер так или иначе старался вернуть обратно, не имея ни малейшего понятия о дарителе.

Иногда он честно думал на тему того, чтобы увидеться с этим человеком и поставить вопрос ребром, чтобы его наконец-то оставили в покое. Конечно, он думал над тем, кем мог оказаться этот самый аноним, но ни одно имя и лицо не приходили в голову. Он не рассказывал никому о проявленном внимании, но при этом несколько его побаивался – человек был настойчив, но дальше подарков и приглашений пока не заходил, но никогда нельзя быть уверенным в том, что этот самый влюбленный и восхищенный не выкинет что-то из ряда вон.

Он помнил некоторое количество различных инцидентов, но дальше намеков и незамысловатых подарков дело не шло – за исключением только одного случая. Это была забавная ситуация, когда ему в подарочной коробке вручили capotes anglaises¹. Но и сам даритель оказался особенно симпатичным молодым человеком, который был младше Виктора лет на семь, миловидным и очаровательным. У него была приятная улыбка, в которой отражалось его смущение, и блеск в глазах, присущий первооткрывателям и исследователям, что вот-вот познают нечто удивительное, меняющее мир. Белоснежная рубашка, черный фрак на стройном теле и располагающий нрав привели к тому, что это был первый юноша в постели Виктора спустя несколько лет после первого и разочаровывающего раза. Они встречались еще дважды, а потом тот уехал в Англию и больше Виктор о нем не слышал. Ни о какой влюбленности речи не шло. То был взаимный интерес. Люмьеру было двадцать три, и на этом моменте все его отношения с кем-либо прервались.

Просидев несколько десятков минут, он поднялся и вернулся обратно в коридоры, чтобы, не заходя в спальню, пройти напрямик в самый дальний музыкальный класс, где стоял настоящий рояль, а не фортепиано, за который редко кого-то пускали, но мадам Лефевр, благослови Господь эту женщину, договорилась ради него еще много лет назад, что есть такой юноша, который играет на двух музыкальных инструментах и не может жить без музыки. Концертмейстеры шли навстречу, а потому и в Опера Гарнье у него была возможность посещать те или иные комнаты, когда они были пусты.

Он сел за черный рояль в тишине зала, чувствуя себя как никогда пустым. Его выбивали из колеи моменты неожиданных признаний, чужое непрошеное внимание и воспоминания из прошлого, которым не было места в настоящем. Виктор был уже не тем человеком, который мог очаровываться с первого взгляда и отправиться в чужую постель по мимолетному желанию, не тем, кто находил в людях что-то удивительное, осознавая, что ему хватало жизни внутри себя самого, своей фантазии и чувств. Виктор старался избегать эмоций, которые стали казаться ему лишними и ненужными, поскольку они выводили из равновесия. Он устал от них, устал от самого себя, устал никого не любить. Все его слова о любви к себе не были ложью, и себя он любил по-настоящему, принимал с недостатками, работал над собой и любил саму жизнь, которую жил и старался сделать ее лучше, уважая то время, которое ему было дано. Виктор смотрел на черную лакированную крышку в темноте зала, а потом открыл клавиши, любовно обвел их пальцами и, закрыв глаза, взял первый аккорд.