Андрей Лютых - Битва под Острой Брамой

Все действительно было замечательно, как-то широко и смачно. Франек успел соорудить большой стол, уже уставленный простыми закусками, походные скамьи были накрыты коврами, над тлеющими углями костра в одном котле булькал журек, а в другом томился под крышкой бигос. Под ногами вертелась, умудряясь не мешать, пара крепких собак, взятых в поход ночными сторожами, тут же играли в догонялки Павлик с Андрюхой, засидевшиеся в тесных кибитках, и даже недавно научившийся ходить Алеська бегал за ними, то и дело падая. Княжнину хватило деликатности не отказываться ни от одного из славных угощений, не заостряя внимания на том, что он старается поститься. У военного человека всегда есть на этот случай самооправдание: нельзя изнурять себя постом, дабы всегда оставаться в полной боевой готовности.

Несмотря на выпитую мировую, разговор поначалу не клеился. Только в конце обеда, когда пани Ядвига ушла заниматься вымокшими в тающем снегу детьми, оставшиеся за столом мужчины опять заговорили о политике.

– Вы склонны винить во всех бедах вашего отечества Москву, – сказал Княжнин, желавший все же расставить точки над «і» в начатом с утра споре. – Но так ли это, пан Константин? Не кажется ли вам, что у вас слишком много собственных неурядиц, которые вы уже не в силах были разрешить без вмешательства соседа? У вас всегда кто-то с кем-то не ладит – православные с католиками, католики с униатами, литовские магнаты с коронными магнатами, прусская партия с российской партией… В ваших нескончаемых конфедерациях я уже запутался. Все составляют свои партии, которые чуть ли не в открытую воюют друг с другом, особенно когда доходит до выборов короля.

– Так почему же сосед вмешался как раз тогда, когда мы сами должны были покончить с этими неурядицами? – возразил пан Константин, отставив остывать чашку со слишком горячим чаем. – Хоть я и был против конституции 3 мая по причине, которую вам объяснил, а еще потому, что принята она была как-то тихомолком, пока не было в сейме несогласных послов, – должен признать, что законы в ней были разумными и Речь Посполитая становилась гораздо лучше устроенным и сильным государством, чем была прежде.

– Сосед вмешался, потому что его позвали, ведь вы не станете от этого отказываться? Вы же сами поначалу были среди тех, кто позвал.

Пан Константин явно делал над собой усилие, чтобы не сорваться и не наговорить Княжнину грубостей, как нынче утром. На сей раз ему удалось сдержаться, он будто бы досчитал в уме до какой-то цифры и только потом стал отвечать:

– Вот вы представьте себе, что некая большая семья живет в большом старом доме. И старший в этой семье занят только беспробудным пьянством, а потому заведено верховодить по очереди, и каждый делает что хочет, а стало быть – не делает ничего, и у каждого есть право гадить посреди комнаты. Но однажды глава семьи протрезвел и решил навести в доме порядок: велел одному заняться пашней, другому – скотиной, третьему – повесить, наконец, замки на амбары и сделать забор, чтобы соседские свиньи не лезли в огород. И тогда один из братьев сказал, что не желает подчиняться, что его очередь верховодить, и пожаловался соседу – дескать, помоги, нарушено мое вековое право срать посреди комнаты! И сосед с радостью откликнулся и пришел с бочкой вина и со всей своей вооруженной дворней. И давай увещевать соседа – что же ты, друг, забыл старый добрый порядок? Ну-ка, наливай да пей! И старший в доме снова ударился в беспробудное пьянство, позабыв о начатых делах. Вот только сосед велел ему переселиться в хлев, а заодно и его братьям, потому как в доме недостаточно места для его дворни, которая весело пользуется их имуществом, женами и, конечно, священным правом гадить прямо в доме. А когда тот, кто позвал соседа, стащив у своих братьев все что можно, поинтересовался, когда же сосед отошлет свою дворню домой, тот ему ответил – зачем? Ты же сам меня позвал! А вдруг твоему старшему брату опять взбредет в голову перестать пьянствовать? Я стану гарантом того, чтобы сия беда тебя не постигла. А заборы давай уберем, негоже добрым соседям друг от друга запираться. А если кто на твой дом нападет – так я обороню. Потому как это теперь мой дом!

Пан Константин говорил артистично, будто опытный поверенный в суде, с помощью красноречия выгораживающий своего доверителя. Да, видно было, что судья Сакович умел это делать. Чрезмерно чувствительному и уже немало выпившему Рымше лучше б такого не слышать. Его уже просто душили слезы.

– Как же славно ты представил нашу жизнь, пан Константин, лучше не скажешь! – выдавил он из себя с надрывом в голосе. – Счастье для меня, дурака, иметь соседа и друга, который может все так ясно представить. Вот как мы теперь живем, пропала наша Отчизна!

Сказав это, пан Рымша, словно в подтверждение своих слов, решительно чихнул, понюхав табачку. «Золотая табакерка?» – вдруг подумал Княжнин, вспомнивший тайное наставление, над которым он ломал голову перед отъездом. И тут же сам посмеялся над собственным подозрением: было очень забавно представить пана Рымшу прозелитом – участником тайного общества, да еще последователем мудреной индийской философии.

– Что скажете? – перебил его мысли пан Константин, поднимая кружку с чаем.

– Занятная аллегория, – сказал Княжнин, впечатленный гораздо меньше пана Рымши. – Только, будучи одним из той вооруженной дворни, которую вы здесь живописали, не могу согласиться, что она справедлива. Больно уж сосед у вас вышел неблагородный.

– А благородно было, гарантировав Речи Посполитой неприкосновенность ее границ, войти в нее с войском, а потом взять и объявить о присвоении себе ее территории? Просто по праву сильного?

– Не мое дело судить об этом. Но право сильного было испокон веку. Вы хорошо говорите, пан Константин, ей-богу. И аллегория ваша красива. Я вообще успел заметить, как красноречивы здешние господа. И, сидя за этим столом, не могу не отдать должного их гостеприимству. Но беда ваша в том, что ничего не жалея на то, чтобы сделать широкой и красивой собственную жизнь, вы жалеете самого малого на нужды страны. Может быть, сие происходит оттого, что у вас каждый шляхтич почитает себя равным королю. Потому у вас не оказалось армии, подобающей такой большой стране. А большая и богатая территория без армии – сие, согласитесь, слишком сильное искушение для любого самого доброго соседа.

– Вот в этом я совершенно соглашусь с вами, господин Княжнин, и снова пожму вашу руку! – с чувством сказал пан Константин и, поднявшись, протянул Княжнину руку, а тот, пожимая ее, только теперь обратил внимание, какой массивный золотой перстень носит шляхтич. Задумавшись об этом, он почти пропустил мимо ушей следующие слова пана Константина: