Андрей Лютых - Битва под Острой Брамой

– Верно. Вспомни, пан Матей, какие наказы давала наша шляхта своим послам на последних сеймиках: не увеличивать войско, чтобы, боже упаси, не пришлось вводить на его содержание новую подать, лишнего злотого не хотели потратить!

В подтверждение этого Рымша снова понюхал табака и согласно чихнул в тарелку своему товарищу.

– В конце восемнадцатого века уже нельзя полагаться, как двести лет назад, на Посполитое рушение [19] Шляхетское ополчение в ВКЛ. . Мы слишком поздно поняли, что нужна сильная современная армия. Особенно когда у тебя по соседству Москва. И нам не дали времени ее создать.

Княжнин пропустил очередную колкость Саковича по поводу Москвы. Очевидно, его уже не исправишь. А золотой перстень, который он носит, возможно, полагается иметь каждому судье. Не нужно сходить с ума.

– А что ты думаешь, пан Бобух, про аллегорию, что рассказал нам пан Сакович? Господин Княжнин находит ее преувеличенной, а ты что думаешь? Рассуди, как человек сторонний, – обратился Рымша к хозяину ближнего фольварка, до сих пор сидевшему за столом молча и так усердно пившему, будто задался целью осушить весь бочонок вина, который принес. Торопливо вытерев рот и похлопав осоловелыми глазами, тот сказал:

– Разве интересно мое скромное суждение почтенной компании? Не хочу обидеть пана Саковича, но, как и ясновельможный пан офицер, полагаю, что в аллегории есть перебольшивание: не принято у нас гадить посреди комнаты. Это ж стыд! Так, разве когда в камин, да и то, когда на подпитии…

Пан Константин только головой покачал и велел Франеку сворачиваться. До вечера нужно было успеть в город Лиду, где планировался ночлег.

Оставшись каждый при своем мнении, на следующий день попутчики говорили о вещах гораздо более приземленных. Княжнин узнал, что, если бы имение Саковичей, расположенное где-то между Березиной и Друтью, не отошло в состав России и от пана Константина не стали требовать присягнуть российской императрице, тот оставался бы дома. Но теперь уехал надолго, потому и детей с собой взял. Надеялся с помощью давних знакомцев получить место в Виленском университете, преподавать право.

Пришлось и Княжнину поведать о том, что нежданно-негаданно пришлось ему стать этаким стражником литовским. Узнав, какую персону приказано охранять капитану Княжнину, пан Константин снова сделался раздражительным. Шимона Косаковского он ненавидел, может быть, еще пуще, чем российскую императрицу. Отец нынешнего великого гетмана был обычным поручиком и Ковенским судьей, как все не самые родовитые шляхтичи, искал покровительства у магнатов и был клиентом князей Сапегов. (Сам Сакович держался партии Радзивиллов, одно время блокировавшейся с Сапегами). Молодой Шимон Косаковский стал известен во времена Барской конфедерации. Одно время Россия даже требовала его выдачи у Пруссии, где Косаковский скрывался. А когда дело конфедератов было уже обречено на неудачу, тот с четырехтысячным отрядом кавалерии предпринял отчаянный рейд через всю Литву и даже врывался на российскую территорию, несколько раз нанося поражения отрядам неприятеля. За это уже тогда Косаковский требовал себе чин генерал-лейтенанта войска ВКЛ, но было уже не до него: произошел первый раздел Речи Посполитой, и «конфедерату» пришлось примерно четыре года провести в эмиграции. Он все же получил генеральский патент из рук нелюбимого им короля Станислава Августа спустя шестнадцать лет после своего рейда, но амбиции Шимона Косаковского простирались уже гораздо дальше – он поступил на российскую службу.

– Этого вы, конечно, не можете ему простить, – понял Княжнин. – Но разве нельзя допустить, что с годами у него действительно поменялись взгляды?

– Можно, – на удивление легко согласился пан Константин. – Политические пристрастия меняются легко, особенно у моих соотечественников, видящих пример короля. Но о пристрастиях Косаковского я вам скажу вот что: ему совершенно все равно, за кого и против кого выступать, лишь бы получить власть и деньги. Сегодня, конечно, и то и другое могут получить только приверженцы России. Поэтому, повоевав с турками и сделавшись генералом московской армии, Шимон во главе авангарда этой армии вошел в Литву, стал занимать ее города. Везде он учреждал власть конфедерации, которую сделал главным инструментом достижения своих целей. Это стало особенно удобно, когда совестливые люди конфедерацию покинули. Суды, финансы – все стало подконтрольно только конфедерации, а значит, Косаковскому. Он даже смог сам себя провозгласить великим гетманом! Будь он один – было бы полбеды. Но Шимон – младший из четырех братьев, один из которых уже епископ, другой – воевода, третий – каштелян [20] Михал Косаковский – Витебский и Браславский воевода, Антоний Косаковский – Инфлянтский (польское название Ливонии) каштелян (второй чин после воеводы), Юзеф Казимир – Инфлянтский епископ, сыгравший заметную роль во втором разделе Речи Посполитой. . Вся Литва теперь в руках этого ненасытного семейства.

– Как сие знакомо… – грустно сказал Княжнин. – У Платона Александровича Зубова тоже есть братья. Младшего мне давеча довелось лицезреть в Варшаве. Этот мальчишка уже затмевает вашего короля.

– Неужто и по количеству любовниц? – съязвил Сакович.

Но Княжнину стало не до шуток. «Как бы не пришлось мне вспоминать об Игельстроме как о славном начальнике», – подумал он поначалу, а потом махнул рукой. Слишком приятным оказалось это путешествие в обществе литвяка Рымши, судьи Саковича и, конечно, пани Ядвиги… И весна быстро набирает силу. Желтые, коричневые, черные кляксы, выдавливаемые полозьями из раскисающей дороги, казались не грязью, а первыми цветами.

Наконец нагромождением костельных и церковных колоколен впереди открылся славный город Вильно, столица древней Литвы. Впрочем, уже через минуту, когда кибитки, отчаянно тормозя, съехали с холма вниз, можно было засомневаться – не мираж ли это был? Дорога, петляя между холмами, вновь пряталась в лес, и города еще долго не было видно, пока лес не сменили поля, размякшие под прохудившимися одеялами из тающего снега. Пашни, конечно, были нужны, городу не обойтись без хлеба, но иной раз казалось, что зря эта земля отвоевана у леса. Это был славный лес: не какие-нибудь непролазные ржавые елки, а чинно отстоявшие друг от друга стройные чистенькие сосны и, конечно, дубы. Даже не одетые в листву, они смотрелись браво, будто хороший полк на марше: все походное, все зачехлено, но ты уже представляешь, как будут сверкать эти молодцы на параде. Перед городом лес уступал территорию предместьям с их садами-огородами, зато вклинивался в сам город, в самый его центр, где, как и в Новогрудке, вершину холма венчали очертания древнего замка, еще очень отчетливые, не превратившиеся в ветхие руины. А граненая, как ствол старинной аркебузы, главная башня и вовсе выглядела еще вполне грозно и будто специально была предназначена для того, чтобы над ее зубцами развевался какой-нибудь гордый флаг.