Андрей Лютых - Битва под Острой Брамой

– Не совсем понимаю вашу радость по этому поводу, – подумав минуту, сказал Княжнин. – Разве может сей демарш закончиться чем-нибудь хорошим? Я, конечно, понимаю чувства вашего генерала и его солдат, их верность своему мундиру. Но ведь они, что ни говори, ослушались приказа. Суть военной службы состоит в том, чтобы выполнять приказ, даже когда он тебе не нравится.

– Но не в том, чтобы выполнять приказ посланника чужой державы! – живо возразил пан Константин.

Они ехали верхом, обгоняя по размякшей обочине дороги свой караван. Таким весенним утром хотелось в седло, прочь из тесного возка. Навстречу солнышку, хоть путь и лежал на север. В самом большом и удобном из возков ехала пани Ядвига с сыновьями – пятилетним непоседой Павлом, так живо напомнившим Княжнину его Кирюшу, и годовалым Алесем, совсем еще малышом, поражавшим своим спокойствием и каким-то вдумчивым взглядом. Поравнявшись с возком, Княжнин успел выразить свое почтение пани Ядвиге, мило улыбавшейся ему из окошка, даже проговорил вежливый комплимент, дескать, весь вечер накануне пребывал под впечатлением от вчерашних полонезов.

Наконец, всадники оказались во главе колонны. Теперь можно было вернуться к начатому разговору. Пан Рымша тоже водрузил свое бренное тело в седло, однако никак не мог догнать уехавших вперед попутчиков: слишком нагрузился накануне, отмечая отъезд из Новогрудка. Теперь застрял у возка пани Ядвиги, ждал, когда ангел небесный распорядится выдать ему флягу с чем-нибудь, воскрешающим в шляхтиче бодрость.

– Российский посланник лишь следит за тем, чтобы выполнялся трактат, о котором пришли к соглашению две державы. Он не отдает приказов. Существует специальная комиссия в правительстве Речи Посполитой, наконец, есть король, – сказал Княжнин, который никогда не думал, что ему придется заступаться за Игельстрома. Наверное, поэтому получилось не слишком убедительно, пан Константин даже не счел нужным возражать.

– Мне на самом деле жаль этих кавалеристов, – продолжил Княжнин примирительно. – Этот их рейд… Ведь они перешли Рубикон. Что теперь с ними будет? Сила, которая может быть обращена против них, легко подавит и не одну кавалерийскую бригаду.

– Вот! Вы сами произнесли это слово. Сила! Только грубой силой ваша держава, сговорившись с Пруссией, заставила подписать все эти унизительные трактаты, из-за которых мой дом теперь за кордоном [13] Именно так, кордоном называли новую границу между землями ВКЛ, отошедшими к России после второго раздела, и территорией, формально остававшейся под юрисдикцией Речи Посполитой. , а наш король стал пленником в собственном дворце. А Мадалинский показал, что не каждого можно силой заставить себе подчиняться. Вот увидите, после его отчаянного поступка вы сами перестанете так безоговорочно верить в свою силу! А мы наконец поверим в себя.

– Вы полагаете, что из-за того, что генерал Мадалинский ослушался приказа о редукции и принялся со своей бригадой бродить по стране, как неприкаянный, русский солдат перестанет верить в то, что он непобедим?

– А с чего у русского солдата эта вера в свою непобедимость? Легко быть победителем, когда впятером нападаешь на одного! Когда я увидел, какие полчища ваших войск перешли границы Литвы в девяносто втором году, мне стало ясно, что они пришли не для того, чтобы помочь нам восстановить прежний порядок, а чтобы навсегда подчинить нас. И тогда я немедленно вышел из Тарговицкой конфедерации…

– Вы состояли в Тарговицкой конфедерации? – удивился Княжнин и тут же понял, что затронул больное место.

– Да, состоял. И вступил в конфедерацию по убеждению, а не ради выгод, как делали это другие, как тот же пан Лопат, который поначалу стоял за конституцию. Когда они все поголовно стали присоединяться к Тарговице, я из нее вышел. Так же по убеждению. И на целый год раньше, чем это сделали Потоцкий с Браницким [14] Станислав Щенсный Потоцкий и Ксаверий Браниций, лидеры Тарговицкой конфедерации, верившие в гарантии целостности Речи Посполитой со стороны России. Не найдя правды в Санкт-Петербурге, после официального объявления о втором разделе Речи Посполитой сложили свои полномочия и уехали в свои имения, прекратив политическую деятельность. .

«Вот в чем причина его желчности, – подумал Княжнин, выслушав этот ответ, в котором пан Константин как бы сам перед собой оправдывался. – Вовсе даже не в ревности. Пани Ядвига не дает к ней никакого повода, она просто так непосредственна и мила, что все ее обожают. А пан Константин, вместо того чтобы уделять ей достойное внимание, слишком занят своими терзаниями по поводу того, что однажды впутался в сомнительное предприятие. Он явно не может себе этого простить».

– Я мало знаю о событиях девяносто второго года, – опять примирительно сказал Княжнин. – Я вообще не уверен, была ли это война. Я тогда только вернулся с другой войны, финской.

И могу свидетельствовать: в ней наши солдаты проявили лучшие качества. Как и против турок. Поверьте, беззаветная вера русского солдата в то, что он лучший в целом свете, полезна для армии и появилась не на пустом месте. Я понимаю, что вам, поляку, осознавать сие не слишком приятно.

– Я не поляк, – отрезал пан Константин так, будто Княжнин его сильно обидел. Этого он никоим образом не хотел, а потому не стал торопиться просить у пана Константина пояснений. На самом деле язык, на котором общался с Княжниным Сакович, был не тот, на котором разговаривали в Варшаве. Княжнин полагал, что деликатный шляхтич пытается разговаривать с ним порусски, но русский словарь знает плохо и немного переделывает польские слова, стараясь не «пшекать». При этом понимали друг друга Княжнин и Сакович хорошо. Так, стало быть, это не переделанный польский язык, а какой-то другой? Язык Литвы? Княжнину было это интересно не меньше, чем споры о недавней истории.

– Я литвин, – сам ответил на немой вопрос Княжнина пан Константин. – Как и все здешние шляхтичи. Просто многие об этом позабыли. Называться поляком им кажется благороднее.

– А нас они называют литвяками, думая, что дразнят, – подключился к разговору пан Рымша, наконец выехавший в авангард. Вытирая усы и будто смакуя слова, он добавил: – Будто бы литвяки стоят на своем болоте с колтуном на голове. А в нас благородства больше, чем у этих короняков [15] От слова «корона», как называли составную часть Речи Посполитой Королевство Польское. . Фамилия Рымша происходит от великого Рима, и род наш идет от нобилей!

Княжнин не смог сдержать улыбки, слыша эту гордую речь, но пан Константин оставался серьезным.

– Мы не стесняемся говорить на своем языке, – сказал он. – Иные называют его мужицким, но на нем написан наш свод законов, которым я, судья, пользуюсь всякий раз.