Андрей Лютых - Битва под Острой Брамой

Но даже когда замолкала ее виолончель, пани Ядвига продолжала играть – музыке следовали ее напряженные губы, ее широко раскрытые глаза, с восторгом глядевшие на автора. Потом взгляды исполнителей встречались, будто делая условный сигнал, – и вновь вкрадчивым низким тоном звучала виолончель. Наблюдать за пани Ядвигой было еще приятнее, чем слушать ее игру. Как чувственно она придерживает коленями утопающий в складках ее синего платья инструмент, как ловко пробегают по грифу ее красивые тонкие пальцы, и потом – это настойчивое раскачивание струны, заставляющее ее петь уже на издыхании… И этот смычок, то двигающийся плавно, в полной гармонии со струной, то отскакивающий от нее, извлекая характерные для полонеза стаккато, отрывистые, будто кивки гонорливых шлях тичей, – этот бойкий смычок привел Княжнина к мысли о том, как много общего у игры на виолончели с фехтованием, которое тоже своего рода музыка.

Она чувствует музыку, захвачена ей, и все ее эмоции отражаются на лице, как у пятилетнего ребенка. Видно, как она волнуется, хочет, чтобы у нее все получилось хорошо, но на лице нет скованности и страха неудачи – только сосредоточенность, трогательная старательность и захватывающая дух веселая увлеченность. А в каком искреннем выражении печали сдвинулись ее брови при переходе к минорной части, без которой жутковатое название полонеза было бы вовсе неуместным.

Все это продолжалось каких-то три или четыре минуты. Потом добрых полминуты продолжалась пауза, во время которой, казалось, никто не дышал – будто «полонез смерти» действительно всех убил наповал. Потом раздались крики «браво!» и аплодисменты, и автор полонеза Огинский, поцеловав руку одновременно смущенной и сияющей от счастья пани Ядвиге, аплодировал громче всех.

– Ангел, ангел небесный! – заливался слезами подвыпивший Рымша.

Во время обеда Княжнин оказался рядом с четой Саковичей. Он, конечно, не упустил возможности сделать комплимент пани Ядвиге по поводу ее вдохновенной игры на виолончели.

– А вы в Новагародке проездом? – поблагодарив и немного смутившись, спросила пани Ядвига.

– Да, я еду в Вильно. Получил туда назначение, – подтвердил Княжнин.

– Как славно! Мы тоже завтра отправляемся в Вильню! – искренне обрадовалась виолончелистка, будто нашла красивое созвучие. – Кастусь, ты ведь уладил все свои дела? Мой муж привозил для пана Огинского какие-то документы, касающиеся снятия секвестра с его имений, – пояснила пани Ядвига, когда пан Константин утвердительно кивнул. – Значит, теперь едем дальше. Решили вырваться из своей глуши в столицу. Едемте с нами! Будет веселее. Мы едем большим поездом: мы с детьми, с нами пан Рымша – тот еще весельчак. За три часа до своего отправления высылаем вперед две повозки со всем необходимым и слугами, так что нас всегда будут встречать с готовым обедом, ужином и ночлегом. Кастусь, что же ты?

– Конечно, поедемте с нами, – подтвердил приглашение пан Константин, и при этом не показалось, что ему это неприятно.

– Ежели для вас это не слишком обременительно, почему бы и нет? – вдруг неожиданно для себя согласился Княжнин. Пожалуй, двигаться таким образом придется гораздо медленнее. Но на этот раз Дмитрий Сергеевич не очень торопился к новому месту службы. В пути можно будет поговорить о политике с паном Саковичем. Судья, даже при некоторой его желчности, казался интересным собеседником, и Княжнин надеялся, что тот поможет получше разобраться в здешних довольно путанных настроениях.

Только это. Ведь в самом деле глупо было рассчитывать, что по дороге пани Ядвига будет играть им на виолончели.

В том, что настроения здесь, в Литве, на самом деле легко закипают, Княжнин убедился очень скоро. Началось с того, что сразу после обеда к нему прицепился один из гостей Огинского, представившийся членом Постоянной рады [10] Постоянная рада – высший правительственный орган Речи Посполитой, созданный по настоянию Екатерины II в 1775 году для закрепления российского влияния на страну после первого раздела. Был упразднен четырехлетним сеймом в 1789 году и восстановлен победившей Тарговицкой конфедерацией в апреле 1793 г. В состав Постоянной рады входил и Михал Клеофас Огинский, вынужденный принять должность в правительстве, чтобы добиться снятия секвестра со своих имений. Речи Посполитой Михалом Лопатом. Он говорил, как он рад знакомству с господином Княжниным, в особенности учитывая то обстоятельство, что капитан-поручик состоит при самом бароне Игельстроме. Это весьма важно, потому что у пана Лопата есть для российского посланника сведения, требующие принятия безотлагательных мер. И несмотря на то, что свои сведения пан Лопат называл конфиденциальными, он тут же выложил Княжнину их суть: здешний Новогрудский подстолий на сеймике склонял шляхту к конфедерации против России, и конфедерацию сию вознамериваются провозгласить здесь во время начавшихся контрактов.

В антироссийских злоумышлениях уличены и другие шляхтичи, коих список паном Лопатом составлен. Теперь, благодаря близости господина Княжнина к посланнику, тот узнает важные обстоятельства без проволочек и быстро сделает распоряжения. Тут и список, свернутый в трубочку, в руках у пана Лопата появился. Понизив голос, член Постоянной рады добавил, что неплохо было бы еще раньше, прямо сегодня, господину Княжнину того новогрудского подстолия взять под стражу.

Княжнин, еще находившийся под впечатлением от прекрасной музыки и приятной беседы, с нескрываемым презрением посмотрел на лопатообразное лицо пана Лопата, «правительственного мужа», пресмыкавшегося перед обычным обер-офицером иностранной державы. Он даже не стал говорить ему, что генерала Игельстрома в ближайшее время не увидит.

– Знаете ли, пан Лопат, вы ошиблись, я не получаю и не передаю доносы. Я гвардейский, а не полицейский офицер. Я вообще не люблю доносителей. Потрудитесь сами. Ничем не могу быть вам полезен.

Этого оказалось достаточно, чтобы пан Лопат, покраснев, спрятал свой свиток и больше не приставал к Княжнину, вообще демонстративно избегая смотреть в его сторону. Однако история на этом не закончилась.

После обеда Княжнин задержался на некоторое время, чтобы условиться с Саковичами о деталях завтрашнего отъезда в Вильно. Михал Лопат с обиженным видом покинул дом Огинского раньше.

Уже начинало темнеть, и ручейки талой воды почти остановились, когда Княжнин вышел на улицу. Маленький уютный городок. Новагародак, так называют его Саковичи, делая в слове два ударения. Даже не верится, что прежде здесь была столица княжества. Городок маленький, зато корчмы чуть ли не на каждом шагу, не так-то просто не перепутать и найти именно ту, в которой Княжнин со своими слугами остановился. Впрочем, ориентир хорошо виден даже в сумерках. С любого места в городке. Это напоминавшие о его величественном и смутном прошлом полуразрушенные, но еще осанистые замковые башни на холме.