Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга третья

– Да, мой господин, – подтвердил Приск и добавил: – Они откололись от хасидов.

– Хасиды.

– Да, мой господин, последователи законников и апокалиптиков.

О боги. И вся эта премудрость из-за ослиной головы.

– Мессия?

– Да, мой господин. Говорят, что Он уже пришел.

– А почему мы должны ловить этого… отколовшегося хассея?

– Он пошел против веры, следовательно, он преступник, следовательно, им должна заниматься мирская власть.

Ветер-задира. Ветер задирает тунику.

А ножки-то отнюдь не худые.

Я напишу тебе, дружище Флакк, презанятное письмо.

– У них нет мирской власти? В этой несчастной стране людей нет. Все служители Бога. И теперь доблестные римские легионеры должны, задрав туники, гоняться по камням за одним слабоумным на почве веры иудеем?

Хорошо.

– У них есть Четверовластник. Делать ему нечего. Он и так выпил все вино в Иудее на два урожая вперед.

Славно.

Что скажешь, старина Флакк?

Вот пусть он и займется своим же подданным.

…напрасно трудятся

Пастыри львов испугать, быстроногих псов подстрекая.

– От легата Второго легиона…

– Гай? Лонгин?

– Да, мой господин.

– Я им доволен. Ну?

– Ветераны легиона просят выплатить им положенную еще Божественным Цезарем надбавку за выслугу лет.

Какие грамотные у нас ветераны. Божественный Цезарь мог себе позволить многое. Не то, что…

Что – что?

Виноград чудесный. Что значит много солнца.

– Они ждут выплаты, чтобы уйти в отставку. Здесь, – Приск зашуршал свитком, – тридцать четыре имени. Квинтилий Лупинилл, Гиппарх, Бос, Пантера, Гай Мускилий…

– Гай Мускилий?

Он засмеялся. Сначала про себя, а потом вольно, от души, во весь голос, все больше заходясь в хохоте при виде прищура глаз растерянного Приска.

Довольно. Одышка.

Он поскучнел. Кинул в рот еще пару виноградин, чтобы освежить дыхание.

– Тут у тебя прямо бестиарий 10 10 Бестиарий (лат.) – зверинец. Лупинилл (лат.) – «волчонок», Гиппарх (гр.) – «повелитель коней», Бос (лат.) – «вепрь, кабан», Мускилий (лат.) – букв. «сын маленькой мухи, мушки». . Кого только не вскормила бедная волчица! И этот… как его… твой Гиппарх.

– Повелитель коней.

– Это что? Кентавр получается.

– Да, мой повелитель, – согласился Авл.

Купа селян окружает пленительный хор и сердечно

Им восхищается…

Один ветеран стоит трех-пяти новобранцев. Да еще из Второго, бывшего Десятого, прошедшего Германию.

– За какой срок им там что-то полагается?

– От пяти до восьми лет, мой господин.

– Ну, пару лет еще потерпят. Эмилию Лонгину отпиши, что я им доволен, но глаз с него не спускаю. Не ребенок, сообразит, что сказать своему зверинцу.

Он вяло похлопал ладонью о ладонь.

– Довольно. Домоуправителя ко мне. Писца оставь.

Там и ужасную силу представил реки Океана,

Коим подверхним он ободом щит окружил велелепный.

Приск вышел, забрав с собой свитки, и мгновение спустя впустив худого суетливого домоуправителя с печатью неимоверной озабоченности на скорбном лице.

– Подойди сюда, мой Амфион. Так. Скажи мне, Амфион, кто это?

Амфион растерянно перевел взгляд с хозяина на рабыню и обратно. Чтение оборвалось.

– Это твоя новая рабыня, мой господин, – сказал он осторожно.

– Негодный твой товар, Амфион, – он незаметно подмигнул слуге.

Амфион побледнел, пытаясь понять сложную мысль хозяина.

– Это… мой господин… – начал он, помогая себе руками. – Гречанка, юница, девственница… Знаток поэзии и музыки…

Зря подмигивал. Он поморщился.

Раб – это вещь, умеющая говорить.

– Я буду перечислять, а ты, Амфион, загибай пальцы. Это ты умеешь?

– Да, мой господин.

– Великолепно.

Он отщипнул еще одну виноградину и поднялся.

– Она не может найти по моей просьбе нужное место из стиха…

– Мой господин! – девушка задрожала. – Это не так.

– Вот, – удовлетворенно сказал он, подняв пухлый палец. – Она дерзка… Она прерывает чтение стихов без позволения своего господина…

Достаточно? Нет, еще что-нибудь.

Знаток поэзии? Славно.

– Да будет тебе известно, мой Амфион, что гекзаметр представляет собой шестистопный дактиль с хореическим окончанием.

Видел бы он сейчас себя со стороны. Сейчас это – вещь бессловесная.

А сейчас – телега, или вещь немая.

Дальше, хоть забери меня Маны, не помню. Хотя нет… Как это…

Насчет груди – тонко, тонко. Учись, старина Флакк!

Его даже жалко. Клянусь Марсом, или нет, клянусь сребролуким Аполлоном, его сейчас хватит удар от перенапряжения.

– Пусть выслушает меня мой господин… – рабыня прижала обнаженные руки к груди и протестующе затрясла головой.

Жасмин упал на мраморный пол.

– Сколько получилось, мой Амфион?

– Четыре, мой господин, – Амфион для верности поднял костлявый кулак с отставленным большим пальцем.

– Четыре. Это значит, – он вздохнул, – четыре удара розгами.

Девушка вскрикнула и повернулась к колонне, закрыв лицо руками.

Ах, какие трогательные лопатки.

Нет, дурак не понимает, мигай не мигай.

– Или, – сказал он внушительно, – или продажа. Ты слышишь, Амфион?

– Да, мой господин.

– Нам не нужен плохой товар. Как ее зовут.

– Лев… Левкайя, мой…

– Да. Так вот, и она, как вы все, должна знать, что я строг, но справедлив. И при своем домоправителе я говорю: розги или продажа. А слово свое держать я умею.

Не перестарался?

В самый раз.

Наступило молчание. Неслышно вздрагивали острые лопатки под прозрачной туникой, словно пойманная птица пыталась взлететь от мраморной колонны.

Он подошел совсем близко, встал так, чтобы загородить спиной бестолкового Амфиона.

– Правда, – сказал он вкрадчиво, – я не только строг и справедлив, но и милосерд. И в моих силах облегчить тебе наказание, ибо в этом случае розги будут в руках у меня. А я не люблю наказывать маленьких красивых девочек. Я

Одышка,

Птица перестала трепетать крыльями.

Успокоилась.

Он вернулся к ложу, отщипнул виноградину, кинул в рот, покатал языком.