Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть первая. Том третий

Авраам принял у официанта тарелку:

– Впрочем, к госпоже Майеровой такое не относится. По нашим законам, она и замужем не была… – за едой он рассказал кузену о группе, ждавшей его в Венгрии:

– Тоже подростки, – заметил Авраам, – беженцы, из Вены, из Будапешта ребята. Даже одна графиня есть… – он заметил удивление в глазах Мишеля:

– Мать у нее еврейка. Крестилась, вышла замуж за графа Сечени, из боковой ветви. Родилась Цецилия. Она девчонка еще, Ционы ровесница. Десять лет, тоже волосы рыжие, – Авраам усмехнулся:

– Мать ее умерла. Граф Сечени женился на католичке, и тоже умер, два года назад. Мачеха в Америку собралась, нашла себе нового мужа. Зачем ей падчерица? Она привела девчонку в синагогу и оставила на пороге, с одним саквояжем и конвертом, где метрика ее матери лежала. Оттуда ее в еврейский детский дом отправили… – Авраам вздохнул, – я обычно маленьких не вожу в Израиль, но что с ней делать? Девчонка хорошая, они с Ционой подружатся… – они заказали еще пива.

На эстраду поднялись музыканты, заиграла скрипка.

Они услышали, в шуме толпы, пьяный голос:

– Господа, позвольте вас угостить. Я вижу… – мужчина еле стоял на ногах, – вижу, что вы достойные люди… – незнакомец носил потрепанный, но отменно сшитый костюм. Красивое лицо немного обрюзгло, подбородок покрывала темная щетина. Он говорил на немецком языке. Мужчина пошатнулся, Авраам едва успел его подхватить. Он водрузил на стол бутылку зеленого стекла:

– Сливовица, – сообщил он, – лучшая сливовица из Моравии, от господина Рудольфа Елинека… – он потянул пробегавшего мимо официанта за передник:

– Пива стаканы, кнедлики… Я угощаю… – онжадно приник к горлышку бутылки. Вытерев губы рукавом пиджака, гость объяснил:

– Я только что из тюрьмы, господа. Вы не сидели в тюрьме? – Мишель, невольно, улыбнулся:

– Мы молоды, уважаемый господин. У нас все впереди… – мужчина, обиженно, заметил:

– Мне всего тридцать… – он пошарил по столу, чуть не опрокинув бутылку. Незнакомец, без спроса, забрал пачку сигарет и закурил. Схватив кусок запеченной свинины с общей тарелки, он обрадовался: «Водка! Надо выпить, господа!»

Авраам разлил сливовицу по маленьким стаканчикам: «За то, чтобы мы сели в тюрьму?»

– Конечно, – смешливо согласился немец:

– По нынешним временам такой опыт в цене… – он поднял стакан:

– Na zdravi, как у нас говорят. Меня зовут Оскар, – залпом осушив стакан, он сразу потянулся за бутылкой, – Оскар Шиндлер.

Цветочные лотки стояли на площади, у церкви Святой Людмилы.

Аарон шел мимо деревянных, закрытых ставень киосков. На булыжнике, со вчерашнего дня, валялись покрытые каплями росы лепестки. Утро выдалось хмурое, туманное. Он посмотрел на небо:

– Авраам сегодня хотел ребят по Влтаве прокатить. Договорился с лодочником. Ничего, даже если пойдет дождь, у них плащи есть… – на часах церкви еще не пробило семи.

За неделю Аарон привык забегать в квартиру раввина перед молитвой. Он переодевался, варил чашку кофе и устраивался на подоконнике. Двор гимназии был пуст, дети спали. Рав Горовиц курил, привалившись виском к стеклу, вспоминая теплую, разбросанную постель.

Клара легко дышала, уткнувшись в подушку, натянув одеяло на плечи. Аарон заставлял себя встать. Сначала он всегда прижимался щекой к теплой спине, целуя ее где-то повыше лопатки, проводя губами по жаркой шее. Ему надо было уйти до того, как проснутся девочки.

Госпожа Майерова забрала маленькую Сабину Гольдблат домой. Женщина махнула рукой:

– Они сдружились с Аделью. Где одна, там и двое. И мы хотели… – оборвав себя, Клара заговорила о чем-то другом.

Аарон приходил в квартиру на Виноградах каждый вечер. Клара готовила ужин, он играл с девочками, рассматривал их рисунки. Они сидели на большом, старом диване, у мраморного камина. Квартира была просторной, в одном из больших особняков, построенных на склоне холма в прошлом веке. На камине стояли фотографии, в серебряных рамках. Аарон старался не смотреть на пару, снятую на ступенях ратуши Виноград. Клара, в светлом костюме и шляпке, с букетом сирени, счастливо улыбалась, держа под руку мужа. Адель не заговаривала об отце. Однажды, когда девочки отправились спать, Клара, коротко сказала:

– Она малышка, но понимает, что Сабине тяжело. У Адели есть я, бабушка. Хотя они теперь, как сестры… – Клара, пока, никому, ничего не говорила.

Аарон смотрел на раздавленные колесами грузовичков лепестки. Здесь он купил букет белых роз и поехал на трамвае через Влтаву, в Сословный театр. Рынок закрывался, Аарон еле успел найти работающий лоток. Он сидел, глядя на потеки дождя по стеклу:

– Нельзя… Она замужняя женщина, это грех. Или вдова… – Аарон вспоминал большие, темные глаза госпожи Майеровой, нежный румянец на белых щеках, завитки волос, спускавшиеся на стройную шею, пятна краски на тонких пальцах.

Трамвай остановился перед театром, но рав Горовиц ничего не решил. В кассе не осталось билетов, да Аарону и нельзя было ходить в оперу. Он провел время представления в кафе напротив. Рав Горовиц пил кофе, смотря на освещенный тусклыми фонарями подъезд театра.

Покойный отец госпожи Майеровой, господин Эпштейн, преподавал историю в гимназии. Клара знала город. Она устроила судетским детям экскурсии по старым кварталам. Аарон был в синагогах, и навещал кладбище, но все равно пошел еще раз. Ему хотелось услышать голос женщины.

У главного входа начали появляться зрители. Аарон знал, как все происходит в театре. Габи ему рассказывала, в Берлине. Он увидел госпожу Майерову только через сорок минут.

Женщина смутилась:

– Рав Горовиц, я не ожидала… – Клара вскинула глаза:

– Хотите, я вас проведу за кулисы? Петь не будут… – алые губы улыбались, – опера закончилась. Посмотрите на декорации.

Пахло пылью, скрипел деревянный пол, шуршали тяжелые, бархатные занавеси. Аарон услышал далекие голоса, из уборных артистов. Кто-то одним пальцем наигрывал на фортепьяно дуэт, из «Волшебной флейты». Бронза мерцала в свете огромной люстры, под потолком. Прожектора потушили. Опустив глаза, Аарон увидел стройные щиколотки, в тонких чулках. Она носила короткую, по новой моде, юбку, едва прикрывавшую колено. На подобное, конечно, и вовсе нельзя было смотреть. Клара шла впереди. Она, внезапно, обернулась:

– Я переоделась, рав Горовиц, – весело сказала женщина, – на спектакле я в комбинезоне работаю. Я и маляр, и плотник, и швея… – Аарон никогда к ней не прикасался, но сейчас понял:

– У нее, наверное, пальцы иглой исколоты. Госпожа Эпштейнова домоводство преподает, в гимназии. Клара тоже хорошая хозяйка… – про себя, Аарон называл ее Кларой.

Их окружали декорации последнего акта. Аарон знал либретто. Он смотрел на радостное золото, на блеск драгоценных камней в Храме Солнца. Рав Горовиц, тихо, сказал: