Леонид Подольский - Идентичность

Чернобыльский рассказывал, что и сам всего несколько лет назад, до первого лагеря и тюрьмы, испытывал немалые сомнения. И он, и жена. Они были математиками, числились инженерами в НИИ, а математиков почти не отпускали – не хотели дарить бесплатные кадры врагам: США и Израилю. Чем ниже был образовательный уровень, тем легче было уехать. Из их института двоих математиков завернули до них. Так что они с женой догадывались, что им предстоит. Оказалось, много хуже… Оттого медлили, пытались собрать деньги на черный день, но все равно собирались, а пока он втягивался в эту жизнь, другую – стал дружить с диссидентами, с отказниками, посещать собрания, маевки, изучать иврит, историю, традиции. Он ведь тоже был никакой еврей, ничего не знал и не соблюдал, как дикая ветка на тысячелетнем дереве…

За Чернобыльским, очевидно, следили. В каждой лаборатории, в каждом отделе имелся сексот. А он, ничего не подозревая, стал ксерить самиздат на ротапринте в своем НИИ. Обычные статьи, даже по-настоящему не антисоветские, старые дореволюционные книги по еврейской истории. При царе их можно было издавать, но при Советской власти запретили. И получил за это четыре года. Мог выдать товарищей, кто давал ему книги, и получить условный срок; его уговаривали, хотели подвести под организацию, но он устоял. Самый лучший способ устоять – не разговаривать с ними. Никак. Никогда, ни о чем. Нельзя пытаться играть по их правилам с КГБ, они всегда переиграют. Подкуп, шантаж, провокации – это их оружие, смесь навыков царской охранки и катехизиса революционера…

В тюрьме уже Чернобыльский понял, что не боится больше, что способен стоять до конца. Даже азарт к нему пришел. Они ведь и в тюрьме пытались ломать, подкупать, провоцировать – у них имелось множество способов, но он одержал над ними несколько маленьких побед, заставил соблюдать ими же установленные правила. У него было только одно оружие: голодовка. И он – голодал. И еще письма и жалобы. Казалось бы, абсурд, но письма о н и читали. И иногда действовало. В редкие свидания заставлял жену учить свои письма наизусть, передавал через зэков. В тюрьме он понял, что у него, по сути, нет выбора. Только противостояние. До конца. Сионистское движение в СССР – это та же революционная борьба. Только евреи никого не хотят свергнуть, ничего не хотят захватить, хотят только одного – уехать. И – сохранить себя, свой народ.

Много лет спустя, совсем в другой жизни, Леонид прочитал в воспоминаниях у Щаранского, что тот почти сто дней держал голодовку, требуя вернуть «Книгу псалмов царя Давида». Натан, – Щаранский ведь тоже Натан, – кажется, добился своего, одержал свою маленькую победу. Но переносить карцер, голодать, поставить на карту жизнь, и все ради принципа, перед этими , ведь и не узнает никто – нет, Леонид это не понимал. Он и х презирал, как и Щаранский, недочеловеки, но не до такой же степени.

Честно сказать, Леонид и представить себе их не мог, этих тюремщиков. Да, очевидно, плохие люди, жестокие, злобные, но попробуй не ожесточись на их сатанинской работе, в подручных у Дьявола. Их, палачей, тоже ведь ломала жизнь. У них тоже были семьи. Когда-то они тоже были людьми? Или не были? И страх, совесть… Быть может, совесть особенно выворачивала, ожесточала… Чтобы выжить, не сойти с ума, им тоже нужна была вера, что – враги, что кругом враги… Шпионы… Что все, что делается – правильно… Вера, или алкоголь, или крайний цинизм, или полная бесчеловечность. Или – не думать ни о чем…

Так, поколение за поколением, сначала в царской, потом в советской империи… Только иногда палачи и жертвы менялись местами. Особенный психотип. Палачи – они ведь тоже жертвы… Мрачные, холодные, северные люди… Под низким серым небом… Когда-то Хрущев пытался свалить все на Сталина. Но нет… Не Сталин… Не он один… Сталин был в них, в каждом из них… Сталин умер, а они остались – такие же. Со Сталиным внутри. И после Сталина мало что изменилось… Разве что масштабы, а люди – те же. Система…

…Чернобыльский так же объявлял голодовку, как Щаранский. Он – из-за того, что лишили свидания с женой. На сей раз тюремное начальство выдержало ровно три недели, а потом пошло на попятный. Время вроде другое, не сталинское, и заграница. Диссидентская солидарность, радиоголоса…

…Свидания лишили из-за того, что отказался донести на соседа-бандеровца… Хотя какой он бандеровец? В их маленьком городке кто-то раскрасил статую Ленина желтой и голубой краской. Милиции нужно было закрыть дело, вот и выбрали его. Подкинули в сарай коробки с краской и с кистями. А все из-за того, что незадолго до этого поругался с милицейским майором. Вот тот и решил отомстить, как только представился случай.

Леонид был очень далек от всего этого… Другая жизнь. Зазеркалье… Да, там – зазеркалье. Он смутно представлял тюрьму, лагерь, соседа-бандеровца… И, однако, едва не попал в капкан. Едва не пошел той же дорогой… как Чернобыльский. Начинается-то всегда с малого.

Леонид попросил у Чернобыльского самиздатовские журналы, почитать. Ничего особенно в них не было, антисоветского. Статьи на еврейские темы. Традиции, история, хроники, статья про самолетчиков Кузнецова и Дымшица и их обмен в Нью-Йорке на советских разведчиков 281.

Леонид с Валечкой прочли журналы и уехали на несколько дней посмотреть Вильнюс, оставив с детьми на даче Марию Николаевну. И только они уехали, как нагрянули на дачу к Софье Исааковне – там несколько семей жило в ульпане во главе с Чернобыльским. Он там всем был: и организатором, и учителем, разработал специальную программу изучения языка для детей, а взрослым читал лекции по истории. Кроме Чернобыльского еще два преподавателя приехали на неделю: языка и традиции, оба с Западной Украины. Все стали переворачивать вверх дном; все – литературу, книжки на иврите, буквари, детские тетрадки, рисунки, вещи, даже в пианино залезли и вырвали струны, везде искали самиздат, а больше старались запугать. Женщин с детьми – всех уложили на пол лицом вниз. Понятых они привезли с собой, это были специально обученные люди, поднаторевшие, для суда.

Мария Николаевна, услышав крики и лай, истерический, отчаянный – лай тут же стих, собаку убили – увидев дюжих людей в соседнем дворе, топчущихся на клумбах, сразу все поняла, в мгновение собрала детей, спрятала в сумку журналы, прикрыв продуктами и старыми газетами, и бросилась к электричке. Никто ее с детьми не преследовал, но это она только потом поняла, а тут от станции шли какие-то не по летнему одетые мужчины в форменных ботинках и серых носках – про носки она знала, она ведь врач, на работе всегда говорили, что люди оттуда приходят в серых казенных носках, скупятся заменить на свои – она так перепугалась, что ей плохо стало с сердцем. Но она доехала, довезла детей до дома и свалилась с гипертоническим кризом. Успела еще вызвать скорую помощь.