Леонид Подольский - Идентичность

С самого начала шансов у Горбачева почти не было. Империя, похоже, была обречена. Система умирала. И все же… Горбачев обязан был знать то, чего не знали другие. Каждый день к нему на стол ложились аналитические записки и сводки, все специалисты, какие имелись в стране, были у него под рукой. Но он был слеп. На что он рассчитывал? Заговорить страну? Самонадеянный нарцисс…

Но парадокс заключался в том, что самонадеянный, бесталанный Горбачев – лучший. Первый человек на троне, кто не был зомбирован до конца. Первый, кто освободился от сталинского гипноза. Его «новое мышление», хоть и не новое вовсе – тысячи интеллигентов на кухнях, в лабораториях, в институтах на много лет опередили его – и все же оно кое-что значило, это «новое мышление». Мир становился иным, железный занавес рушился.

Ломка Горбачева происходила на глазах у всей страны. Трудно, медленно, с отступлениями, постепенно он превращался из коммуниста в социал-демократа. Первый за долгие годы явил миру человеческое лицо. И – оказался неожиданно слабым, нерешительным, не тем железным безликим генсеком, к которым привыкли. Но, может, это и спасло мир, сохранило тысячи жизней, избавило страну от Гражданской войны? Другие далеко не дотягивали до него…

Кто там были другие? Кондовый коммунист с татуировкой на руке, недоучка Иван Полозков 294? Антисемит, любитель поговорить про мировую закулису батька Кондрат 295? Гонитель ленинградской интеллигенции Романов 296, прославившийся битьем царских сервизов? Беспринципный властолюбец и популист Ельцин, возглавивший революцию и успешно мимикрировавший под демократа, но, в конце концов, саморазоблачившийся? Поклонник Нины Андреевой, ельцинский преемник в Свердловске и первый глава его администрации Юрий Петров 297? Амбициозный генерал Руцкой 298? Скоков 299? Система вырождалась с головы. Вот когда аукнулись «философские пароходы». Сталинская селекция кадров закончилась катастрофой…

…Советский Союз был обречен… Горбачев и Ельцин, два антипода, два сапога-парочка, внук и сын репрессированных – лучшие? Других – не было. Каждый из них занял именно то место, которого заслуживал. На безрыбье…

В декабре тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, после Женевы и Рейкьявика 300, состоялся первый визит Горбачева в США. Подписан был договор о ликвидации ракет среднего и меньшего радиуса действия – огромный прорыв в области разоружения. Об этом и сообщали все мировые СМИ. Но только много лет спустя, в Израиле уже, Леонид случайно узнал, что в те же дни в Вашингтоне произошло и еще одно очень важное событие: состоялся грандиозный четвертьмиллионный митинг в защиту права на эмиграцию советских евреев, против принудительной ассимиляции. Десятки тысяч людей на собственных автомобилях, в автобусах, на поездах ехали в те дни в американскую столицу, чтобы потребовать от Горбачева: «Отпусти народ мой». Не только американцы, но и граждане Латинской Америки и Европы, из Израиля, не только евреи. Среди выступающих были вице-президент США Джордж Буш-старший, сенаторы и конгрессмены, губернаторы, мэры городов, католические и протестантские священники, лауреаты Нобелевской премии, лидеры еврейских общин.

Дрогнул ли перед столь мощной демонстрацией единства и солидарности – это был самый большой еврейский митинг в американской истории – советский генсек, нет ли, трудно сказать, потому что легкие послабления начались раньше, но постепенно запертые наглухо ворота открылись, приподнялся железный занавес, и с тысяча девятьсот восемьдесят девятого года начался массовый выезд советских евреев. В первый год большой алии 301, в восемьдесят девятом, эмигрировало более семидесяти тысяч, за три года – почти полмиллиона…

…Свобода обрушилась на них слишком внезапно. Власть больше не удерживала и не мешала, да и – с каждым днем все меньше становилось власти, вместо нее постепенно нарастал хаос… Некоторое время все продолжало идти по инерции… Действовали старые инструкции, и по этим инструкциям Валечка по-прежнему считалась невыездной…

Из этого времени запомнились толпы на Арбате… Свобода или ее предвкушение… Поэты читали стихи, как когда-то в Политехническом. Стихи были смелые, против власти… Леонид запомнил: молодой поэт, скуластый, громкоголосый, отдаленно похожий на Евтушенко, потрясая кулаками, посылал проклятия Кремлю… Что-то про лагеря, про замученных, про Соловецкий камень, которого еще не было 302. Люди аплодировали. Немолодая женщина плакала… И – гремели гитары на Арбате… В том месте, где сейчас стена Цоя; он еще был жив. Тут же, собравшись большими группами, спорили, начнется ли Гражданская война. Тогда же появились на Арбате художники. Сидя на низеньких стульчиках, они писали картины, рисовали карандашами портреты… Картины и портреты жадно покупали иностранцы. И еще продавали матрешек – с лицами Ленина, Сталина, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Перед выборами на съезд Народных депутатов СССР 303матрешки, похожие на опального Ельцина, стали особенно популярны.

Однако какая свобода в России без ушата грязи? «Память»… В октябре восемьдесят пятого разнеслось про скандальный вечер во Дворце культуры имени Горбунова «Москва… Как много в этом звуке», организованный реставраторами и скульпторами, когда впервые на всю Москву – да может и на весь Союз – прогремел антисемит-фотограф Васильев, обвинивший в разрушении исторической Москвы «сионистов». В тот вечер сподвижники Васильева несогласных выводили из зала. Говорили, что за Васильевым – спецслужбы, что он будто бы убил свою жену 304, много лет подвизался вокруг Глазунова, даже помогал ему якобы готовить декорации для Камерного еврейского музыкального театра 305, но, в конце концов, их отношения закончились громким скандалом 306.

Антисемитизма не стало больше, но он стал крикливее, громче. В мае восемьдесят седьмого о н и пришли на Манежную и это была грозная сила – черная, махровая – с ними полтора часа разговаривал Ельцин 307… Позже они разместились в Донском монастыре 308, потом в Марфо-Мариинской обители 309. И еще – в девяностом

о н и устроили погром в Центральном доме литераторов – напали на писателей из «Апреля» 310, избили писателя-демократа Курчаткина. Погромщиков возглавлял широко прославившийся к тому времени ярый антисемит Смирнов-Осташвили, якобы любитель литературы, основатель и вождь клуба друзей «Нашего современника», даже член редколлегии. Он же, Смирнов-Осташвили, видный член патриотического объединения «Отечество» во главе с известным историком-антинорманистом, завзятым «борцом с сионизмом» и русским националистом Аполлоном Кузьминым 311, которого хорошо знал Василий Лисицын. «Кузьмин неглупый мужик, но с пунктиком, – смеялся Василий. – Он антинорманист не потому, что таковы факты, а потому, что это ближе к его патриотическим убеждениям. Одержимый человек. Заставлял своих студентов разносить листовки».